Сокольники и окружающие районы в 1812 году
Для понимания событий 1812 года в Сокольниках рассмотрим вначале, что же представлял из себя наш район в ту эпоху. Он находился на северо-восточной окраине города, ограниченного в ту пору земляным Камер-Коллежским валом, по его линии проходят нынешние улицы Сокольнический, Олений, Преображенский и Измайловский вал. В валу были проезды, охраняемые заставами, через которые из города выходили дороги: Сокольничье шоссе через Сокольничью заставу, Стромынка через Преображенскую, дорога на Измайлово через Семеновскую. С внешней стороны к валу примыкал край Лосиного острова — сосновая Сокольничья роща, излюбленное место первомайских гуляний горожан (наша застава иногда именовалась Первомайской).
Сами Сокольники представляли из себя огромное поле, в котором только намечались два района застройки. На восточном его краю, близ Яузы, размещалось каре кирпичных зданий — Екатерининская богадельня, старейшее гражданское здание района. Рядом стояло новое каменное здание Долгауза, или дома умалишенных, нынешняя психиатрическая больница имени Гиляровского — старейшее действующее медицинское учреждение района. По соседству находились исправительные учреждения — Рабочий и Смирительный дома, представлявшие из себя в ту пору деревянные срубы, стоящие в яме у Матросского моста и огороженные остроколом. Содержащихся в них колодников выводили на работы на близлежащий кирпичный завод и в богадельню.
Матросская богадельня (ул. Стромынка, 20)
Напротив, за Стромынской дорогой, находились остатки Старого Преображенского дворца царя Алексея Михайловича, сахарный завод братьев Чориковых и Святой колодезь — источник питьевой воды для всей округи (Яуза уже в ту пору была очень грязной). Через центр поля, от нынешних Рыбинских улиц, протекала речка Рыбенка, вдоль ее русла сейчас проложена Митьковская соединительная ветка железной дороги, а устье ее можно разглядеть на набережной Яузы близ Электрозаводского моста. Вокруг Рыбенки формировался второй район застройки: старый Сокольничий двор, слобода, в которой изначально селились его служащие (Старослободские улицы и переулок), и, что очень важно — новая дача московского главнокомандующего (генерал-губернатора) Федора Васильевича Ростопчина. (Помните у Толстого: при вступлении французов в Москву Ростопчин едет в коляске со своей дачи через Сокольничье поле, а наперерез ему бегут умалишенные, выпущенные из Долгауза?)
Дальше в самых низовьях речки Рыбенки был старинный пруд, дно его сейчас — это проезжая часть улицы Гастелло и дворы домов 39 и 41 по этой улице. Этот пруд просуществовал триста лет, его берег хорошо виден с проезжей части, точно такой же берег хорошо виден за оградой воинской части. На пруду стоял к тому времени уже устаревший и запущенный дворцовый комплекс — Елизаветинский дворец, мы его сейчас знаем в сильно перестроенном виде на улице Гастелло, и прилегающий к нему Покровский храм — сейчас между ними пролегла железная дорога, а храм попал в ЦАО. Храм уже к тому времени был древним. Далее к нему прилегала плотная застройка от самой церкви Богоявления в Елохово — село Покровское, фактически городской район, нынешние улицы Бакунинская и Спартаковская. Потом шли опять же плотно застроенные районы — немецкая слобода и Лефортово с его дворцами, и очень важно для понимания того, что здесь у нас происходило — Главный военный госпиталь, фактически в неизменном виде сохранившийся сейчас под именем госпиталя имени Бурденко.
Храм Покрова Св.Богородицы в Рубцове. 1627 г. Ул. Бакунинская, д. 83
Главный военный клинический госпиталь им. Бурденко. Госпитальная пл. д.3
Севернее находились села Семеновское, то есть нынешние Большая и Малая Семеновская улицы (станция метро «Семеновская» — это уже дальше, она названа по имени городской заставы) и Преображенское (расположенное вдоль нынешней Электрозаводской улицы и окружающих ее улиц Суворовской, Буженинова и Девятой роты). За Преображенским валом находилось очень важное учреждение — официально оно называлось Преображенский Богаделенный дом, или Преображенское кладбище, по сути дела являясь неофициальным старообрядческим монастырем.
Преображенский старообрядческий монастырь (Преображенский вал, дд. 17-25)
Наши старообрядцы были радикального толка беспоповцы, не молящиеся за царя, не признающие брака. Поскольку события 1812-го года очень тесно связаны с этой общиной, здесь необходимо дать краткие пояснения. Таинство брака отвергалось не от распутства, а оттого, что по сути проводился важнейший социальный эксперимент — попытка отказа от права наследования. Поскольку нет брака, нет семьи, нет наследников, община наследовала все за своими членами. Община спокойно наделяла деньгами любого «своего», проявляющего способности, поскольку знала, что деньги вернутся, и поэтому так много купцов вышло из этих старообрядцев. Яуза была перегорожена плотинами, застроена текстильными и бумажными фабриками. В целом старообрядческое купечество было очень глубоко укорененным и исконно русским, но при этом к действующей российской власти находилось в оппозиции. Цель войны Наполеона — закрыть русские рынки для британских товаров — была им близка, поскольку они были местными производителями. Так что ситуация со старообрядческим купечеством была очень и очень непростая. Далее, в двух верстах от заставы были села Измайлово (у нынешнего метро Партизанская) и Черкизово (примерно Халтуринская улица).
* * *
На время вступления Наполеоновской армии в Москву, 2 сентября по старому стилю, то есть по-нынешнему 14-го, было объявлено неформальное перемирие. Войска вступали непосредственно вслед за выходящими русскими, местами они даже перемешивались. Французы входили через можайскую дорогу, русские войска выходили через Рязанскую и Владимирскую. А дороги, которые проходят через Сокольники, никуда не ведут. Поэтому если западную, восточную окраину, центр города французы заняли 2-го сентября, в Сокольниках до 4-го числа их еще не было. А что же было?
Вернемся немного назад. После Бородинского сражения Москва стала переполняться ранеными. Сначала их везли в Главный военный госпиталь, а когда он переполнился, стали заполнять окрестные лефортовские дворцы, а потом и частные строения вокруг Лефортовского дворца. Тяжелых раненых перед вступлением французов из нашего района сумели эвакуировать, а легким велели выбираться самим. Русский человек, оставленный без начальственного надзора и руководства, да еще не уверенный в своей личной судьбе, по вековой традиции предается пьянству. Тем более что разбивать кабаки фактически была дана команда: Ростопчин распорядился полиции кабаки разбить, а водку вылить. Первую часть распоряжения выполнили, а вот вторую — нет. У Покровского (ныне Электрозаводского) моста был большой кабак; очевидец вспоминает, что проезжая через мост, видел пять тысяч пьяных раненых, разбивающих кабак. Пьянство и связанные с ним агрессия и грабежи (русские грабили русских) были широко распространены здесь в это время. Потом большинство раненых так или иначе убыли, и сюда стали вступать французы, причем впереди войска шли шайки вооруженных мародеров. Имеется глухая, темная легенда, только в одном источнике и встречающаяся, что в Семеновском французы будто бы встретили вооруженное сопротивление, так что вынуждены были бросить оружие и бежать. Это совершенно точно связано с теми вооруженными ранеными русскими военнослужащими, которые здесь хорошо погуляли, а как увидели французов — у них хватило и сил, и куража, чтобы прогнать мародеров. Принято считать, что при вступлении французов был только один эпизод вооруженного сопротивления — он описан у того же Толстого — когда группа нетрезвых москвичей (гражданских) закрылась в Кремле, и французы разогнали их пушечным выстрелом. Так вот, второй подобный эпизод, видимо, произошел в Семеновском.
Для понимания того, что же происходило в городе и как эти события отражались в Сокольниках, я просто перескажу содержание документа, написанного уже после выхода французов, о том, как человека шесть раз лишили имущества и чуть не лишили жизни. Отставной чиновник, слепой инвалид Попов, проживал в съемной комнате в Лефортово. Первый раз он был обворован собственной наемной служанкой — когда стало понятно, что власти в городе не осталось, она просто подобрала то, что плохо лежало, и ушла к себе в деревню. Потом был обворован своей квартирной хозяйкой, которая проникла в его комнату, взломала сундук и вытащила вещи. Когда к дому начал подступать пожар и вокруг поднялась суета, Попов, будучи человеком неглупым, надел на себя все, что смог, остальное увязал в узел, и стал просить квартирного хозяина, чтобы он вывел его в поле и вынес вещи. Тот его в поле вывел, а про вещи сказал: «сгорели твои вещи, забудь про них». В поле его встретили подошедшие французы. Это были еще первые французы, с «пардоном», вежливо попросили его снять шубу и сапоги, взяли иконку, ободрали с нее серебряный венец, иконку вернули, еще раз извинились и пошли дальше. Человек понял, что шуб у него больше нет, а у французов «пардонов» уже тоже не будет, и стал ходить по полю и кричать: «Люди добрые, кто доведет слепого инвалида до Матросской богадельни?». Тут же нашлись молодцы-помощники. Пока они его вели, сняли с него то, что у него оставалось: кафтан, шапку, отобрали уже ободранную иконку, но довели живым, правда, не в Матросскую богадельню, а почему-то в крестьянский дом села Черкизово, видимо, на «малину». Там с ним тоже долго никто церемониться не стал, выгнали на улицу. Вот он уже раздетый (а холодно было!) посреди села Черкизово вопит: «Помогите, люди!» Нашлась сердобольная старушка, взяла его к себе, к печке пристроила. Только он отогрелся, пришел в себя немножко — приходят следующие французы, эти уже беспардонные. Он видят, что взять с человека нечего, но на всякий случай его хорошенько поколотили — а вдруг он чего-то прячет. Когда результата не достигли, поняли, что у него и вправду ничего нет, врезали ему пару раз уже с досады, и оставили как есть. На самом деле, в итоге для человека все кончилось благополучно, потому что он остался живой. Нашелся кто-то, кто отвел его в Матросскую богадельню, там он и пережил все время нашествия.
А что же было в Матросской богадельне? Богаделенные, видимо, были эвакуированы — во всяком случае, их там оставалось мало, вместе с частью распущенных из Долгауза умалишенных. Богадельня представляла из себя фактически казарму на тысячу человек на краю поля. Там разместилось кавалерийское депо саксонской бригады Тильмана 4-го резервного кавалерийского корпуса. Депо — это запас кавалерийского имущества, прежде всего — запасная амуниция с павших лошадей, кони на излечении и лишившиеся коней кавалеристы. Оставшимся не при деле людям, кроме грабежа, заниматься было и нечем. Они очень раздражали Наполеона, он лично распорядился тех, у кого есть лошади — из Москвы вывести, а у кого нет — перевести в Кремль и переформировать в пехоту (хотя они этому противились, как могли). Таким образом, сформировалась связь кремлевского гарнизона с Матросской богадельней, которая все равно требовала охраны, поскольку имущество-то в ней оставалось. К чему это привело на практике — об этом немного ниже, а сейчас поговорим про пожар.
Горит не там, где поджигают, а там, где не тушат. Из населения Москвы к моменту входа французов в наличии осталось от пяти до десяти процентов. Разумеется, никто с факелом не бежал и свой дом не поджигал. Но тушение пожаров обычно являлось общемирским делом, а теперь никто соседские дома не тушил, считалось, что судьба такая — городу сгореть. На плане последствий пожара хорошо видно, что городские окраины остались, а выгорели районы с плотной застройкой: село Покровское, которое сгорело полностью, и часть Красного села. А район собственно Сокольников от пожара сильно не пострадал. Согласно рапорту французского чиновника, которому была вверена Покровская полицейская часть, в Красном селе сохранилось 45 дворов, в Сокольниках — 31, в Преображенском — 169 и 70 в Семеновском, то есть фактически все наличные дворы. Характерно, что весь тот десяток храмов, которые тут находились, были разграблены (за исключением Воскресенского в Матросской богадельне, поскольку там стояли французы, они не позволяли грабить там, где живут), но при этом, как и большинство московских церквей, уцелели от пожара, включая Никольский храм в селе Покровском (у железнодорожного путепровода) и Ирининскую церковь на нынешней улице Энгельса, которая, будучи в очаге пожара, обгорела, но уцелела. Это потому что, во-первых, церкви стояли немного обособленно, а главное — потому что церкви тушили, а точнее, собравшийся там народ не давал развиваться пожару, спасать церкви считалось не зазорным.
Последствия пожаров 1812 года для Москвы и её северо-восточной окраины
Не сгоревшие Семеновское и Преображенское французами заняты не были, потому что было слишком далеко и опасно, даже у стоящих в Лефортово французских конников было распоряжение держать коней оседланными на всякий случай. Французы далеко не прошли, последний французский пост по Стромынской дороге находился в селе Черкизово, а дальше земля была ничья, и владели ей поочередно казачьи разъезды, французские фуражиры и просто вооруженные крестьяне. В Измайлово вообще входили только вооруженные грабители, регулярного поста там не было.
Ту часть, города, что ближе к Лефортово, занимал 3-й армейский корпус маршала Нея, который на две трети состоял из немцев, соответственно, тут было больше немецкой речи, чем французской. По Троицкой дороге были более серьезные русские заплоты, хотя и все равно небольшие, на уровне полка — сначала в Мытищах, потом в Тарасовке. Фактически до этих мест доходит Лосиный остров, который начинается в Сокольниках. Ростопчин в воспоминаниях писал, что он оставил в городе шесть полицейских-лазутчиков, и все они вышли впоследствии через Сокольничью рощу к казакам на Троицкую дорогу, то есть Лосиный остров служил для связи между русскими в городе и казаками на Троицкой дороге. Ну, а само поле, равно как и лес, служило жителям убежищем от пожара — они сбивались в поле в кучи, поскольку так если не имущество, то жизнь сохранить было проще.
Есть легенда о том, что старообрядцы Преображенского кладбища присягнули Наполеону, который к ним приезжал, что они подарили ему быка с золотыми рогами, что печатали там фальшивые деньги, что возносили молитвы о даровании победы Наполеону: все это выдумки. Ближайшее к Сокольникам место, где был Наполеон — это полевой артиллерийский двор за Красным прудом, на месте нынешнего Ярославского вокзала. Там была российская фабрика по производству артиллерийских снарядов; император при посещении распорядился организовать там французское производство. При выходе французов Наполеон распорядился сжечь все общественные здания (видимо, он под этим подразумевал и храмы), отдельно распорядился взорвать Полевой артиллерийский двор, оба дома, принадлежащие Ростопчину (то есть и Сокольническую дачу), и Кремль. В итоге выполнили это распоряжение не очень здорово, но в «сокольнической» части выполнили — взорвали Полевой артиллерийский двор, да так, что слышно было на дальних концах Москвы. После этого стало понятно, что Кремль тоже будут взрывать, и люди по всему городу стали готовиться к гибели — верили, что от взрыва Кремля они тоже погибнут. Когда громыхнуло в Кремле — в ночь на 11 октября — у преображенских старообрядцев шла служба, и от сотрясения земли свалилась с притолоки икона.
Депутация старообрядцев Преображенского кладбища к Наполеону. Художник И. М. Львов. Открытка, изданная в 1912 г. в Москве И. Е. Селиным
Сорок дней пробыли французы в Москве. Наши заставы они покинули последними, поскольку они вместе с депо в Матросской богадельне охранялись кремлевским гарнизоном, а он выходил последним. Все городские заставы были уже покинуты, по городу уже рыскали казачьи разъезды, а в Матросской богадельне еще стояли французы, караулили свое имущество, никому не нужное, и несли караул у Преображенского богаделенного дома. Здесь они стояли до последнего и вышли вечером 10-го (по-нынешнему, 22-го) октября. Город жил еще несколько дней без власти, претерпевая грабежи уже от местных крестьян и отдельных казаков.
…Как-то мне попался интересный документ — приходно-расходная книга Воскресенской церкви, что была в Матросской богадельне. За октябрь и ноябрь 1812 года свечной и кружечный доходы храма возросли по отношению к обычным в пять и более раз. Это потому, что он остался единственным неоскверненным храмом в округе. Люди, возвращаясь в Москву и видя все ее разорение, а с другой стороны, понимая, что они выжили и жизнь продолжается, молились за то, что сами остались живы, молились за то, чтобы жизнь стала лучше, и в конечном итоге их молитвы были услышаны.
Максим Семёнов