Граница и люди. История вторая: Всеслав Чародей

…ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду,
Суда Божiа не минути…

«Слово о полку Игореве»

Разной бывает граница, разной…
   В XII веке на просторах, занимаемых современной Россией и Белоруссией, не было демаркационных линий, таможни, контрольно-пропускных пунктов, деклараций и прочих привычных сегодня для пограничных территорий вещей и явлений.
   Но границы – были.
   И, во многом, так же как и сейчас, определялись они не только традиционным наследственным правом людей обладать какой-то территорией, но и их силой и волей эти территории отстаивать. И да, конечно же, – их силой и волей эти территории завоёвывать и расширять…
   После бурных событий середины XI века – междоусобной войны наследников великого князя Святослава, разорения летописного Полоцка новгородско-варяжским войском Владимира и Добрыни, триумфального вокняженья Владимира Святого в Киеве, непростых и неоднозначных событий крещения им Руси – на полоцко-киевском пограничье на несколько десятилетий установилось относительное спокойствие.
   В начале 990-х годов совсем юный старший сын Владимира и Рогнеды Изяслав получил в удел от отца вотчину деда своего Рогволода – Полоцкое княжество и поселился вместе с матерью в построенном для них городе Изяславле (ныне Заславль). За недолгие десять лет его, совместного с матерью, правления на новом, хорошо защищенном месте в устье реки Полоты был восстановлен разрушенный Владимиром Полоцк. По свидетельству летописцев, Изяслав был человеком тихим, кротким, образованным и умным — одним из первых на Руси «князей-книжников». Умер Изяслав в 1001 году совсем молодым, 23-х лет от роду, оставив полоцкое княжество в наследство своему малолетнему сыну Брячиславу.
   В 1015 году умирает князь киевский Владимир Великий. Закончилась эпоха грандиозного слияния народов и создания единого государства. В летописных сказаниях о разгоревшейся сразу после этого борьбе наследников за великокняжеский престол Брячислав и Полоцкое княжество никак не упоминаются. Непростые события этой междоусобицы проходили в стороне от двинских земель. К 1020 году в противостоянии сыновей Владимира наметился победитель. Им стал второй сын Владимира и Рогнеды — Ярослав, прозванный впоследствии «Мудрым». Под этим же годом в летописях упоминается внезапное нападение Брячислава на Новгород. На обратном пути его войско, нагруженное добычей, было настигнуто дружиной Ярослава и разгромлено в битве на реке Судоме. Сам Брячислав бежал в Полоцк, оставив киевскому князю новгородский полон и добычу. В следующем году был заключен мир, по которому победитель (Ярослав) передал в удел своему побеждённому племяннику два города: Витебск и Усвят. Несмотря на столь выгодный для Полоцка мирный договор, война, то затухая, то снова разгораясь, продолжалась ещё два десятилетия. По свидетельству летописцев, Брячислав «вся дни живота своего» продолжал воевать с киевским князем.
   Начало вновь разгораться противостояние Полоцка и Киева, противостояние, которое в дальнейшем по наследству достанется их преемникам: Великому княжеству Литовскому и Великому княжеству Московскому. Летописцы и историки обычно пытаются найти причину происходивших военных событий, объяснить мотивы поступков людей, которые вели эту войну. В данном случае, за исходную точку отсчета была взята наполненная драматическими перипетиями история Владимира и Рогнеды. По словам летописца, именно «…оттоле мечь взимають Рогволожи внуци противу Ярославлим внуком». Но, на мой взгляд, это только повод, а не настоящая причина.
   В основе всех пограничных конфликтов лежит само существование границы, как некоторой черты, которая отделяет один мир от другого. Появляется граница – и тут же появляются люди, обладающие силой, волей и желанием эту границу передвигать. И то, что происходило в те времена между Киевом и Полоцком, между Поднепровьем и Подвиньем, происходило, происходит и, видимо, ещё долго будет происходить в других местах. Меняются только поводы для происходящего.
   Трудна жизнь на границе, на изломе двух миров. Не удивительно, что очень часто пограничье порождает интересные и яркие человеческие судьбы.
   В «Повести временных лет» под 1044 годом читаем: «Того же лѣта умре Брячьславъ, сынъ Изяславль, внукъ Володимирь, отець Всеславль, и Всеславъ, сынъ его, сѣде на столѣ его, егоже роди мати от волъхвования. Матери бо родивши его, и бысть ему язвено на главѣ его; рекоша же волъсви матери его: «Се язьвено на главѣ его навяжи на нь, да носить е до живота своего», еже носилъ Всеславъ и до смертного дни на собѣ; сего ради немилостивъ есть на кровопролитье».
   Необычный князь пришёл к власти в Полоцке в середине XI века. Не часто бывает так, что непростая и неоднозначная судьба человека очевидна всем уже при его рождении. Вроде бы совсем недавно христианство закрепилось на этих землях властным княжеским усилием. И вдруг наследник князя рождён «от волхвования» и несёт отметину принадлежности своей к язычеству в виде «язвено на главе его»!
   Тут стоит сделать отступление, чтобы пояснить, о чём говорил летописец.
   Традиционно считалось, что «язвено» – это родимое пятно, на котором князь по совету волхвов носил повязку. Интересную версию высказал известный историк Василий Татищев в XVIII веке: «Яйно в некоторых манускриптах испорчено и язвено положено, не разумея, что оное значит; сие есть сорочка младенческая, древнее имя от яйца, ибо сие есть внутренней пузырь, в котором младенец лежит, и всякий имеет, но не всякий с собою его выносит … многие ныне от суеверия, думая из-за того быть счастливыми, при себе носят…».
   Сейчас, по прошествии многих веков, уже трудно сказать, что представляло из себя «язвено на главе его». Возможно, действительно был прав Татищев – Всеслав «родился в рубашке» и до конца дней своих носил при себе часть плаценты как талисман на счастье, возможно, что нет. Но очевидно, что для современников наличие этого знака послужило верной приметой принадлежности новорожденного младенца к языческому миру. Настолько точной и надёжной приметой, что для совета в сложившейся непростой ситуации княжескими христианами-родителями были приглашены волхвы (!), которые и вынесли свой вердикт: ни в коем случае не пытаться избавиться от языческой отметины, а носить её на себе всю жизнь («…да носить е до живота своего»).
   Совет волхвов прост и понятен. Принять судьбу! Такой, какая она есть.
   Но вернёмся к истории.
   В отличие от своего отца Брячислава, Всеслав не ссорился с Ярославом Мудрым. Даже после смерти великого князя киевского в 1054 году, полоцкий князь долгое время оставался лоялен его сыновьям. Известно, что в 1060 году он принял участие в совместном с ними походе на торков. Но к середине 60-х всё резко изменилось. В 1065 году Всеслав совершил набеги на Киев и на Псков. Оба города он взять не смог, но разграбил и сжёг их окрестности. Следующей стратегической целью стал Новгород. В битве на реке Черехе полочане разбили дружину новгородского князя Мстислава Изяславича и заняли город.
   Летописи отмечают, что главным трофеем Всеслава стали колокола и утварь новгородского Софийского собора. Эти трофеи были крайне важны для полочан, ибо князь задумал великое дело – построить в Полоцке Софийский собор, равный киевскому и новгородскому. На первый взгляд это выглядит очень странно: князь-чародей, рождённый от волхования, носящий на себе знак принадлежности языческому миру, озабочен строительством грандиозного христианского собора. Но практически все историки сходятся во мнении о том, что одним из основных мотивов строительства собора для Всеслава было желание громко заявить о равенстве Полоцка с Киевом и Новгородом, утвердить право Полоцкого княжества на самостоятельность и независимость от власти Рюриковичей.

   Естественно, все происходящее не осталось без внимания сыновей Ярослава. Ранней весной 1067 года в Полоцкое княжество вошли войска трёх Ярославичей: Изяслава Киевского, Святослава Черниговского и Всеволода Переяславского. Решающее сражение состоялось недалеко от Минска на реке Немиге и, по мнению многих историков, стало одной из самых жестоких и кровавых междоусобных битв Киевской Руси. Всеслав проиграл и отступил к Полоцку. По-видимому, и Ярославичам победа обошлась не дёшево, так как продолжать военную компанию и штурмовать столицу Полоцкого княжества они не решились, а вместо этого сменили грубую силу на коварство.
   Через несколько месяцев полоцкий князь получил приглашение приехать в пограничную Оршу для ведения переговоров о мире, причем Изяслав Киевский целовал крест, обещая неприкосновенность и безопасность. Поверив обещаниям, Всеволод на лодке с двумя своими сыновьями переправился на левый (киевский) берег Днепра, где и был, в нарушение всех клятв, схвачен, отвезён в Киев и посажен в поруб.
   «Поруб»… По нынешним временам слово совсем непонятное, часто переводимое на современный язык просто как «тюрьма». Но он не был тюрьмой в традиционном смысле этого слова. Поруб представлял собой деревянный сруб, утопленный в земле и возводимый непосредственно вокруг посаженного в него заключенного. В отличие от обычной тюрьмы, в нём не было дверей, а только маленькие окошки для вентиляции и передачи еды. Нет дверей – значит невозможно взломать замок для побега, невозможно подкупить стражника чтобы выпустил на волю. Выйти из такой тюрьмы можно было, только разобрав её обратно по брёвнышку, а это дело не тихое и не быстрое. Немного обобщив, можно сказать, что поруб был тюрьмой очень серьёзной, тюрьмой без надежды на бегство и освобождение, тюрьмой в которой можно надёжно упрятать даже мага-чародея, не боясь, что его искусство поможет ему выйти на волю…

   Наверное, Всеслав повторил бы судьбу одного из сыновей Владимира Великого – псковского князя Судислава, посаженного в поруб его братом, Ярославом Мудрым, и вышедшего из него спустя 23 года человеком, который потерял вкус к происходящему и мечтал только о тихом монастыре, но жизнь, как это часто бывает, очень скоро внесла свои коррективы. Может быть, и в этот раз Всеславу помогло «язвено», носимое как талисман на удачу.
   В 1068 году появившиеся недавно на южных границах половцы устроили опустошительный набег на Русь под предводительством хана Шарукана Старого. Выступившие им навстречу русские войска, возглавляемые «триумвиратом» Ярославичей: Изяславом, Святославом и Всеволодом потерпели сокрушительное поражение в битве на реке Альте. Святослав ушел в свой Чернигов, Изяслав и Всеволод бежали в Киев.
   Ситуация для столицы всей Руси была критической: объединенное войско русских князей разгромлено, половцы могли появиться под стенами в любую минуту, а город к осаде, по-видимому, не был готов. Киевляне подступили к Изяславу с требованием выдать им оружие и коней для того, чтобы снова биться с половцами в поле. Изяслав отказал. Может быть, дрогнула в нём душа воина после только что проигранной битвы на Альте, а может, как опытный стратег, он не поверил в способность ополчения победить там, где профессиональная дружина потерпела поражение. Отказ великого князя подтолкнул киевлян к прямому мятежу. Как это часто бывает в таких случаях, страх перед врагом придал людям смелости действовать. Спасаясь, Изяслав бежал из города и нашёл убежище у своего тестя – польского короля Болеслава II. Горожане же, оставшись без предводителя и остро нуждаясь в человеке, способном организовать оборону города, вспомнили о Всеславе, разобрали поруб и объявили полоцкого князя Великим князем Киевским, а заодно и всей Руси, с единственным только условием: чтобы тот «боронил» («оборонял») их от половцев.
   Так внезапно недавний пленник, живущий без надежды на освобождение, получил милостью судьбы то, о чём и не мечтал даже – все земли тогдашней Руси, объединённое наследство Рюрика и Рогволода.
   В летописях не сохранилось сведений о том, как Всеслав подготовил Киев к обороне, но, по-видимому, сделал он это хорошо, так как половцы не решились штурмовать богатый Киев, а ушли к Чернигову – добивать отступившего Святослава. Наспех собранные Святославом 3 тысячи воинов встретились с 12 тысячами половцев на реке Снове. Как часто впоследствии случалось в истории Руси, понимание того, что отступать дальше некуда, придало русским воинам сил и отваги и помогло одержать в решающий момент неожиданную победу. Согласно новгородской летописи, предводитель кочевников – хан Шарукан попал в плен. Судя по тому, что в ближайшие четверть века половцы практически не беспокоили русские княжества, победа была уверенная и сокрушительная.
   Половцы отступили. Кризис миновал. Судьба, играющая жизнью людей, в один миг возносящая их к вершинам власти и так же в одно мгновение сбрасывающая их с этих вершин, отступила назад. Вместо неё заработали обычные системы сдержек и противовесов, существующие в любом государстве. Всё возвращалось на круги своя. Дальнейшие события приобрели свой естественный ход и предсказуемый характер.

Изгнанный восставшими Изяслав испросил у польского короля войско для восстановления своей власти в Киеве. Болеслав II, естественно, не отказал зятю в этой просьбе, и польская армия выдвинулась на Русь. Киевляне, справедливо опасаясь мести свергнутого князя, срочно собрали ополчение под предводительством Всеслава Чародея, и вышли навстречу полякам. Когда киевское войско стояло у Белгорода (Белгород Киевский – княжеский замок, находившийся в десятке вёрст западнее самого Киева), Всеслав просто исчез, растворившись в ночи, оставив киевское ополчение на произвол судьбы. В очередной раз, оказавшись без предводителя, мятежники бросились к младшим Ярославичам: Святославу и Всеволоду, прося у них заступничества. Те, естественно, вступились за киевлян, потребовав у старшего брата простить участвовавших в мятеже в обмен на возвращение ему великокняжеского престола. Изяслав, клятвенно пообещал простить восставших и формально выполнил это обещание, предоставив казнить зачинщиков смуты своему сыну. Польские войска, ставшие ненужными, через какое-то время совместными усилиями выпроводили домой, как часто бывает в таких ситуациях, сделав это весьма нелюбезно. Всё вернулось на круги своя.
Историки до сих пор спорят о причинах бегства Всеслава из Белгорода. На мой взгляд, его мотивы достаточно очевидны. Полоцкий князь никогда не искал Киевского княжения, оказавшись на нём совершенно случайно, по воле судьбы. Одно дело «оплатить» своё освобождение из поруба, организовав оборону Киева от половцев. И совсем другое дело надолго влезть в распри Ярославичей за ненужный ему великокняжеский престол, опираясь при этом на изменчивое и ненадёжное киевское вече. Всеслав сделал свой выбор, уйдя, как сейчас говорят, «по-английски», не прощаясь, предоставив ситуации развиваться своим естественным ходом. Через некоторое время он вполне предсказуемо появится под стенами своего родного Полоцка, который в 1071 году отобьёт у Святослава, сына Изяслава Киевского. Ещё тридцать лет он будет править в своей вотчине, постоянно воюя с потомками Ярослава, то сам нападая на Смоленск, Псков и Новгород, то обороняя от Ярославичей Витебск, Минск и Полоцк. Знамя борьбы с Рогволожьими внуками со временем перейдёт от киевского князя Изяслава и его сыновей к Владимиру Мономаху, сыну Всеволода Переяславского и история этого многолетнего противостояния будет описана Владимиром в оставленном им «Поучении…».

По-видимому, это все сохранившиеся исторические сведения о непростой судьбе полоцкого князя-чародея. Но будет неправильным не рассказать о литературной и былинной памяти, оставленной им. Речь идёт, прежде всего, об известном древнерусском эпическом произведении «Слове о полку Игореве», в котором Всеславу посвящено несколько довольно точно характеризующих полоцкого князя строк. Основная идея «Слова» всем хорошо известна со школьной скамьи. Оно является ярким призывом к объединению, порицающим разобщенность тогдашней Руси и восхваляющим христианские добродетели князей, её объединявших. Естественно, что князь-язычник (или, по мнению некоторых историков, как минимум, двоевер), добивающийся независимости собственного княжества и нередко выступающий зачинщиком междоусобных смут, не мог получить в «Слове» хвалебного отзыва. Тем не менее, строки, описывающие полоцкого князя, на мой взгляд, наполнены и уважением к человеку, достойно живущему собственной судьбой.
Они достаточно интересны, чтобы привести их полностью, хотя и трудны для понимания современным читателем:

На седьмомъ вѣцѣ Трояни
връже Всеславъ жребiй о дѣвицю себѣ любу.
Тъй клюками подпръся окони,
и скочи къ граду Кыеву,
и дотчеся стружiемъ злата стола Кiевскаго.
Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи,
изъ Бѣла-града, обѣсися синѣ мьглѣ,
утръ же воззни стрикусы
оттвори врата Нову-граду,
разшибе славу Ярославу,
скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизѣ снопы стелютъ головами,
молотятъ чепи харалужными,
на тоцѣ животъ кладутъ,
вѣютъ душу отъ тѣла.
Немизѣ кровави брезѣ
не бологомъ бяхуть посѣяни,
посѣяни костьми Рускихъ сыновъ.
Всеславъ Князь людемъ судяше,
Княземъ грады рядяше,
а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше;
изъ Кыева дорискаше до Куръ Тмутороканя;
великому хръсови влъкомъ путь прерыскаше.
Тому въ Полотскѣ позвониша
заутренюю рано у Святыя Софеи въ колоколы:
а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша.
Аще и вѣща душа въ друзѣ тѣлѣ,
нъ часто бѣды страдаше.
Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку смысленый рече:
ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду, суда Божiа не минути.

Существует довольно много работ посвященных разбору текста «Слова о полку Игореве» вообще и образу Всеслава в нём в частности. Споры о смысле и значении отдельных строк произведения не утихают до сих пор. Причина этого кроется не только и не столько в том, что автор писал на языке, сильно отличающемся от современного русского. Основной проблемой является, скорее, обилие в тексте своеобразных поэтических образов и словесных оборотов, которые хотя и были, по-видимому, понятны современникам автора, но трудны для нынешнего читателя и требуют от историков дополнительных исследований для их расшифровки.
   Думаю, будет не лишним привести по указанному отрывку хотя бы основные варианты трактовок, сделанных различными исследователями.
   «На седьмомъ вѣцѣ Трояни». По мнению некоторых авторов, «Троянь» – собирательное название трех легендарных основателей Киева: Кия, Щека и Хорива, в данном отрывке символически перенесённое на всю Киевскую Русь. Выражение «на седьмом веке» тоже не стоит понимать буквально. Согласно библейской традиции, мир ждёт конец света по истечении седьмого тысячелетия его существования. В этом контексте «на седьмом веке» означает «в последние времена» чего-либо. Таким образом, всю фразу целиком можно примерно перевести, как «в последние времена Киевской Руси». Известно, что автор «Слова» тяжело переживал феодальную разобщённость современных ему русских княжеств. Наверное, не будет большой натяжкой предположить, что трагические события, происходившие в этот период, ассоциировались у него с эсхатологическими представлениями о «последних временах».
   «Връже Всеславъ жребiй о дѣвицю себѣ любу». В трактовке этого лирического образа историки на редкость единодушны. Всеслав – князь, «девица люба» может означать только город (княжество), которым он хочет обладать, «връже жребий» – бросает жребий, делает непростой выбор. Таким образом, этот поэтический отрывок можно примерно перевести как «Всеслав делает выбор города, которым хочет править». Разногласие у исследователей вызывает только то, какой именно город здесь подразумевается. Приводятся аргументы «за» и «против» родного Полоцка, столичного Киева, и богатого Новгорода, который он не раз успешно и безуспешно штурмовал.
   «Тъй клюками подпръся окони, и скочи къ граду Кыеву». Эти строки до сих пор убедительно не объяснены. Приводится множество трактовок, в том числе и довольно банальных, сводящихся к тому, что Всеслав, видимо, был ранен и без помощи костылей не мог сесть на лошадь. Отмечаются также аналогии с русскими былинами, в которых богатыри, используя волшебные клюки-посохи, перескакивают с горы на гору и из города в город. Интересные варианты возникают, если предположить, что слово «клюка» обозначает не обычную палку (посох или костыль), используемую для ходьбы, а является синонимом слова «хитрость». Тогда выражение «клюками подперся» следует понимать как «использовал хитрости», чтобы добыть себе Киев. Гипотез по этому поводу приводится множество: хитростью добыл коней («окони»), очень нужных киевлянам для сражения с половцами, использовал хитрость Изяслава (нарушение клятвы неприкосновенности в переговорах) против него самого, чтобы отобрать у него Киев и т.д.
   «И дотчеся стружiемъ злата стола Кiевскаго». Общий смысл этого отрывка фразы прост и понятен: Всеслав стал киевским князем. Но нюансы её поэтического обрамления стоят того, чтобы на них остановиться отдельно. Под «стружием» в те времена чаще всего понимали копьё, точнее его металлический наконечник-остриё. Известно, что образное выражение «взять копьём» означает буквально «завоевать», «получить в бою». Но здесь автор использует близкое, но несколько другое выражение: «дотчеся стружием», то есть «дотронулся (прикоснулся, дотянулся) острием копья», видимо подразумевая краткость, зыбкость и ненадёжность достижения Всеслава, лишь на небольшой период прикоснувшегося к киевскому престолу, но так и не завладевшим им в полной мере.
   «Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи, изъ Бѣла-града, обѣсися синѣ мьглѣ». В «Повести временных лет» окончание киевского княжения Всеслава описано просто и без особых затей: «бывши нощи, утаивъся кыянъ, бѣжа из Бѣлаграда Полотьску». Но в поэтической трактовке «Слова» князь-язычник-чародей-волкодлак не мог взять и сбежать так просто, а только «в полночи», обернувшись «лютым зверем» (волком) «обесися сине мгле» (обняв ночную мглу, завернувшись в ночную мглу, повиснув в ночной мгле).
   «Утръ же воззни стрикусы оттвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу». Очень спорно и различно трактуемый фрагмент. Приведу, на мой взгляд, самый удачный вариант, лучше всего ложащийся в общий контекст повествования. Вазнь у древних славян – божество случайной удачи, счастливого случая. «С три кусы» - «совсем немного», «на три раза укусить». «Утръже» – «отрезать» (отделить, отсечь, урвать). Таким образом, первую часть приведенного фрагмента можно примерно перевести как «Урвал немного удачи». Далее – описание того, что представляла собой эта удача «на три куса». По мнению автора «Слова», Всеслав всего лишь взял Новгород и тем самым расшиб (разбил) славу Ярослава. Почему это немного? Наверное, потому что новгородским князем он так и не стал – пограбил и ушёл.
   «Скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ. На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни, посѣяни костьми Рускихъ сыновъ». Не зря было сказано о незначительности удачи Всеслава, ибо цена её, наоборот, оказалась очень высока. Оплатой послужили жизни воинов, павших на Немиге. Произошедшее под Минском Автор «Слова» поэтически сравнивает с током, на котором молотят зерно. Только вместо зерна «на тоце живот кладут» русские воины. И вина за появление ещё одного поля, засеянного «костьми русских сынов», определённо возложена на Всеслава.
   «Всеславъ Князь людемъ судяше, Княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше; изъ Кыева дорискаше до Куръ Тмутороканя; великому хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотскѣ позвониша заутренюю рано у Святыя Софеи въ колоколы: а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша». Здесь всё довольно понятно. Всеслав описан как оборотень, обладающий магическими возможностями. Днем он – князь киевский, судящий людей, раздающий города другим князьям, а в ночи рыскает волком, молниеносно перемещаясь из города в город. В том числе, использован известный поэтический прием: князю-оборотню, находящемуся в Полоцке, звонили заутреню в колокола на Софийском соборе, но он за ночь волком успел «дорыскать» до Киева и колокольный звон слышал уже там.
   «Аще и вѣща душа въ друзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше». «Веща душа» - душа, способная «вещать», то есть предсказывать будущее. «В друзе (другом) теле» – по представлениям славян, если Всеслав имел два тела, человеческое и волчье, то у него должно было быть две души. И, видимо, именно вторая, волчья душа имела способность к предсказанию. «Но часто беды страдаше» - кратко и просто, предвидение будущего никак не помогало Всеславу избежать многочисленных бед. И в последних строках легендарный Боян даёт яркий ответ на вопрос: «Почему не помогало?».
   «Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку смысленый рече: ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду, суда Божiа не минути». «Ни хытру, ни горазду» на современный язык наиболее точно можно перевести как «ни мудрому, ни умелому». «Птицю горазду» - одна из тех фраз в «Слове», при трактовке которой историками и лингвистами сломано немало копий. Один из первых вариантов перевода – «искусному гадателю по полету птиц», вызывает много нареканий, так как, по сохранившимся фольклорным материалам, Всеслав не был птицегадателем, а был волкодлаком-оборотнем и природа его умения предсказывать будущее была совсем другой. Некоторые исследователи считают, что «птицю» - это не понятое и искажённое поздними переписчиками слово «пытьцю», то есть «чародею», «кудеснику». В некоторых словарях древнерусского языка зафиксировано значение слова «пытьливый» – обладающий чародейскою силою, прорицательный, предсказывающий будущее. Таким образом, современный вариант этих строк должен звучать примерно так: «Ни мудрому, ни умелому, ни провидцу искусному Божьего Суда не избежать!»
   И ещё. В фразе «Суда Божіа не минути» всё казалось бы просто и понятно, и речь идёт о смерти и посмертном воздаянии за грехи. Но некоторые комментаторы «Слова о полку Игореве» отмечают, что отнюдь не случайно слово «судьба» – одного корня с глаголом «судить». По мнению этих историков, христианская концепция Божьего Суда во многом является переработанными представлениями язычников о предопределённости. В этом контексте итоговые слова, обращенные к Всеславу можно перевести так: «Ни мудрому, ни умелому, ни ни провидцу искусному от своей судьбы не уйти!» По моему мнению, если эта трактовка верна, то вещий Боян напрасно разбрасывался громкими словами. Всё это уже сказали волхвы в самом начале жизненного пути полоцкого князя, посоветовав не пытаться избавиться от «язвено», данного при рождении, а принять судьбу такой, какая она есть. И Всеслав следовал этому совету всю жизнь, смело идя навстречу предначертанному…
   Наверное, это всё. История необычной жизни Всеслава-Чародея подошла к концу. Чем всё закончилось? Тем, чем всегда заканчиваются истории людей – Всеслав умер. Кем умер? Тем, кем и родился — князем! Каким князем умер? Каким и родился — полоцким!

Ещё при жизни Всеслав разделил своё владение на несколько уделов, раздав каждому сыну по его доле. Те, в свою очередь, полученное наследство разделили на уделы для своих сыновей. Период взлёта и расцвета Полоцкого княжества закончился. Вскоре разгорелась борьба за Полоцк между представителями отдельных ветвей потомков Всеслава: Витебской, Минской, Друцкой. Некоторые полоцкие земли, ослабевшие от раздробленности и междоусобиц, со временем отошли к Смоленску, но большая их часть досталась набирающему силу Великому княжеству Литовскому, которое и считается историческим преемником Полоцкого княжества.
Из всех сыновей Всеслава в истории яркий след оставил только один – Борис. Во время его княжения в двинских землях, да и в остальной северо-западной Руси свирепствовал голод. Согласно христианской традиции, бедствия являются божьим наказанием за грехи людей. По-видимому, виноватого в гневе господнем долго искать не стали: князь-язычник-чародей-оборотень подходил на эту роль очень хорошо. По одной из версий, Борис Всеславич, замаливая грехи отца, «крестил» языческие священные камни, высекая на них огромные кресты и надписи, испрашивающие помощь божию. Как это часто бывает, маятник истории, никогда не стоящий на месте, при Всеславе сильно ушедший в сторону язычества, при его сыне Борисе вернулся к христианству. Но это уже совсем другая история – история «Борисовых камней»…

Дмитрий Кравченко

В оформлении статьи использованы фрагменты «Радзивилловской летописи», а также репродукция картины Язепа Дроздовича «Всеслав Полоцкий в порубе»