Тверское Великое княжество: Прерванный путь в Европу

Современная Тверская область, к сожалению, практически ничем не отличается от любого другого региона Центральной России. Та же серость, то же уныние, те же купола однотипных храмов и угнетающие силуэты типовых "девятин" спальных кварталов, те же разбитые дороги и бодрые заросли борщевика на их обочинах, та же задавленная региональная гордость и процветающая дремучая провинциальность. Обычный человек вряд ли ответит на вопрос, в чём Тверь и Тверская земля сейчас уникальны по сравнению со своими соседями. Да, здесь берёт начало великая река Волга, да, Тверь находится между Питером и Москвой. Но и только-то? Кто-то, может быть, вспомнит тверича Афанасия Никитина, очень многие назовут "блатного романтика" М. Круга, благодаря которому вокруг Твери, увы, ещё очень долго будет витать аура славы "города-гопника". А больше современной Твери особо и нечем выделиться и покрасоваться.

Но так было не всегда. Около пятисот лет назад Тверская земля, бывшая тогда суверенным государством, произвела на свет явление, которое разительно выделяло её на фоне соседних стран, создавало её особое лицо, формировало её собственный, не похожий ни на чей путь.
Это явление средневековые тверичи называли "тверской великой свободой". "Тверской", так как такого больше не было ни в какой другой земле. "Свобода" в этом определении означала и личную независимость тверских подданных, и суверенитет самого Тверского государства. А иначе как "великой" эта "тверская свобода" и быть не могла — столько пота и крови за неё было пролито, столько отдано жизней как простых тверичей, так и тверских правителей...

"Тверская великая свобода" была своеобразным "символом веры" средневековых тверичей. Благодаря ей они имели возможность безопасной и достойной жизни, за неё готовы были стоять до конца, в ней была их правда.
Со временем жизнь по этой правде вывела Тверское государство на особый исторический путь – Тверь настолько преуспела в своей незаурядной непохожести на своих соседей, что на какое-то, довольно продолжительное время она выпала из культурного пространства русского православного мира, и жители средневековой Московии даже стали считать её загадочной "заграницей".

Ниже приводятся большие выдержки из статьи тверского краеведа Евгения Смолина, посвящённой явлению «тверской великой свободы». Статья рассматривает возникновение этого явления как совокупность множества причин экономической, политической, религиозной сфер. С полным текстом статьи можно ознакомиться в альманахе VELE №2 (tverzha.ru/vele).

Мы, современные россияне, изучаем родную историю
с «московской» точки зрения. Нам трудно даже
задуматься о том, что завоевание Москвы Литвой
в XIV в. открыло б перед российской цивилизацией
гораздо лучшие перспективы развития, чем те,
которые реализовались в реальной истории.
Россия Гедиминовичей была бы, скорее всего,
гораздо более европейской страной, чем Россия
Рюриковичей. К сожалению, московские князья
оказались более «пассионарными», чем литовские.
В результате к XVII в. Западная Россия как
«другая Европа» постепенно исчезла, а Восточная
Россия стала единственной Россией и – не-Европой.
Нуреев Р. М., Латов Ю. В. Россия и Европа: эффект колеи. 2009 г. С. 280–281.

Свою историю Тверское княжество, автономное политическое образование с центром в Твери, начинает в 1247 г., когда оно выделилось из состава Ростово-Суздальского Залесья. К тому времени уже довольно прочно в летописях закрепился термин Тферское, означавший Тверской край, земли Тверского подчинения, традиционную тверскую округу в бассейне Верхней Волги. И раз возглавив Тферское в 1247 году, Тверь более никогда не стремилась выйти за пределы этих границ.
   Северная Русь в середине XIII – первой четверти XV вв. представляла собой формально управляемую из Владимира федерацию самоуправляемых государств – феодальных республик (Новгород, Псков) и княжеств (Тверское, Смоленское, Рязанское, Московское). Обычно принято разделять все эти государства на два федеративных образования – Северо-Восточную Русь, состоящую из княжеств, и Северо-Западную, в которую входили республики Новгород и Псков. Однако подобное разделение не имеет смысла уже после второй половины XIII в., когда Новгород наравне со всеми платит дань Орде и подчиняется Владимирской администрации.
   Федерация самоуправляемых государств стала своего рода стихийным ответом русских князей на Ордынское порабощение– такое политическое образование было гораздо менее подконтрольным для Ордынских ханов, чем унитарное образование, возглавляемое одним лидером. Но с начала XIV в. внутри федерации начинается ползучее наступление унитаризма – не сложно догадаться, что начинается оно из московского «угла карты», где закрепляются потомки Александра Невского. Ряд княжеств практически сразу не находит причин и сил сопротивляться московской «внутренней орде», другие, напротив, противодействуют этому процессу. Наиболее яростное сопротивление наступлению Москвы оказывает Тверь, где закрепились потомки младшего брата Невского – Ярослава, отличавшегося от своего проордынского брата европейскими устремлениями. Между Тверским и Московским княжескими домами начинается борьба за пост Великого князя Владимирского: Москве он был нужен как средство ускорения разрастания своего влияния и упрощения строительства вертикали власти, а Тверью использовался в качестве инструмента сдерживания Москвы и защиты принципов федерализма, а также реализации своего видения сценария освобождения от Орды. Тверской историк А.В. Чернышов выделяет следующие принципы федерализма «по-тверски», которыми Тверские князья руководствовались уже с начала XIV в: 1) отказ от расширения территории «субъекта федерации»; 2) невмешательство во внутренние дела других «субъектов» (Чернышов А. В. Очерки по истории Тверского княжества XIII–XV вв. Тверь, 1996, с.130, 139).
   Помимо этого, Владимирский стол давал право сбора «выхода» для сюзерена северорусской федерации – Золотой Орды. Но и в этом деле честностью известны только представители Тверского дома – московиты же, напротив, проявили недюжинную изобретательность, уже тогда освоив механизм «распила» и «откатов».
   Было бы ошибкой считать, что московские князья, этакие политические провидцы, нашли самый удачный способ борьбы с Ордой – сплотить русские земли в единый кулак и выступить «единым фронтом» против «супостата». Вовсе нет. Для них это был лишь способ организации «кормушки» – отнять у слабого, выплачивать дань Орде за счёт сбора такой же дани, но уже со своих же земель, оставляя немалую часть собранного в своей казне, то есть, по сути, в конечном итоге заменив собой Орду для присоединяемых земель. Если бы Москве был нужен лишь «единый фронт», то зачем она продолжила захваты и аннексии уже после выхода из-под власти Орды? И это не говоря о проордынской во всех смыслах политике московских правителей. Курс Москвы приводил к более плотному встраиванию в ордынскую систему, более тесному «симбиозу» с ней – Орда получала свою дань, а Москва богатела, руками ордынцев уничтожая несогласных.
   В отличие от московских князей, тверские видели возможность освобождения от ига Орды только в союзе со свободными странами Запада – с Галицкой Русью, Орденами крестоносцев и стремительно набирающей силы Литвой, федерация земель вокруг которой складывалась в это время на западных границах Владимирского государства.
   Тверская «программа» освобождения от ига Орды и Москвы через партнёрство с Западом не нашла союзников среди русских государств. Напротив, уже в 1375 году практически все они без исключения «записываются» в антитверскую коалицию во главе с Москвой. В том же году происходит общерусский антитверской поход, одним из результатов которого через несколько лет, в 1383 г., стало выведение ханом Тохтамышем Твери из состава Владимирской федерации и переподчинение её Золотой Орде напрямую. Одновременно Тохтамыш навсегда закрепил великое владимирское княжение за московскими князьями. На этом заканчивается история противостояния Тверского и Московского домов за владимирский стол, на этом же можно поставить точку и попыткам реализации «западного» сценария развития для русских княжеств. Начинается история Независимой Твери и её самостоятельного пути в Европу.

Тверь. С. Герберштейн, 1517 г. Гравюра из книги «Записки о Московитских делах». Базель, 1557 г.

   Следующим шагом Твери был выход из подчинения Золотой Орде – судя по всему, в одностороннем порядке – приблизительно в конце XIV – начале XV в. Известно, что к 1425 г. Тверь уже полностью независима от Орды. Скорее всего, это имело какую-то связь с достижениями Витовта, с которым в тот период Тверь была в прочном союзе.
   Уникальность исторического пути Твери в том, что она стала единственным в истории государством Владимирской федерации, которое обрело независимость и от Владимира, и от Орды, и при этом надолго смогло сохранить суверенитет. Даже Новгород, который хрестоматийно преподносится как образец политической независимости и свободы, фактически со второй половины XIII в. находится в зависимости от Владимира, и им поочерёдно правят то московские, то тверские князья. А когда новгородцы попытались нарушить границы владимирской системы – утвердили на княжение в 1470 году литовского князя и решили просить для себя архиепископа не у московского митрополита, а у литовского (униатского) – Москва восприняла эти поползновения как сепаратистские, и уже в 1471 году Новгород встречал карательный поход «федералов». А в 1478 году Новгородская республика лишилась своего автономного положения и была встроена в Московскую вертикаль.
   В течение XV в. независимая Тверь предпринимает ряд шагов в направлении своей интеграции в Европейское пространство (об этом – в следующих разделах), но желаемого результата они не принесли. Параллельно Москва, подчиняя себе всё больше и больше земель, постепенно окружает суверенную Тверь плотным кольцом.
   В 1485 году Тверское Великое княжество военным путём снова было включено в состав Владимирской федерации. Великим князем Тверским стал сын Ивана III, Иван Молодой. В его жилах текла кровь тверского княжеского рода, так как его мать была сестрой последнего Тверского князя Михаила Борисовича – это помогло усмирить гордый нрав тверичей и избежать мятежа. Очевидно, в задачи Ивана Молодого входил демонтаж тверского государственного аппарата и подготовка к включению Тверской земли в состав Московского государства. Что и произошло уже в 1491 году.
   В 1510 году в московскую вертикаль было встроено последнее автономное государство Владимирской федерации – Псковская республика, а в 1520 году формально присоединена уже довольно продолжительное время управляемая из Москвы Рязань. Федерация прекратила существование, начался продолжающийся до сих пор этап московского унитарного государства.

Moscovia Sigismundi liberi Baronis in Herberstein. 1549 г. Фрагмент.

* * *

Отправной точкой получения Тверью независимости от Владимира в 1383 г. явились военные действия практически всех государств Владимирской федерации против Твери в 1375 г. Но зачем хану Тохтамышу было переподчинять Тверь себе напрямую? Очевидно, помимо соображений «держать врага поближе», хана не могла не привлекать и материальная сторона вопроса. Скорее всего, Тверь уже тогда зарекомендовала себя как очень богатое государство, «выход» с которого выгоднее было получать непосредственно, а не пропускать через вороватые руки владимирской (=московской) администрации. Хан не мог не видеть, как Тверь в 1375 г. в одиночку выстояла против атаки всех без исключения русских князей, и он не мог не оценить дерзость правившего тогда в Твери князя Михаила Александровича, решившегося в 1382 году снова поспорить за Владимирский стол. Вполне вероятно, что за прошедшие с разорения 1375 года семь лет Тверская земля успела оправиться от разрушений и потерь – иначе бы Михаил очень сильно рисковал, идя на подобный шаг. Всё это и могло стать подоплёкой для переподчинения столь лакомого куска себе напрямую.
   Как долго после 1383 года Тверь находилась под властью Орды и при каких обстоятельствах ей удалось освободиться – данные об этом где бы то ни было напрочь отсутствуют. Но уже с 1425 г. Тверские князья не нуждаются в ханских ярлыках на княжение. Также нет и ни одного известия об уплате ими дани в Орду – вероятно, они этого и не делали. В тверском властном лексиконе появляется слово «самодержец» – Тверской правитель более не нуждался ни в чьём утверждении, он получал власть в соответствии с неким установленным внутри самого Тверского государства порядком.
   Скорее всего, это освобождение произошло значительно раньше 1425 г. Не исключено, что «программа освобождения» могла появиться уже в последние годы правления Т. в. князя Михаила Александровича – именно относительно этого правителя впервые, правда, посмертно, используется определение «самодержец» («Предисловiе л?тописца княженiя Тферскаго благов?рныхь великыхъ князей Тферьскыхъ»). В последние годы его правления появляется и понятие «Тверская великая свобода» («Пов?сть древняа списана о житiи великаго Михаила Александровичя Тверскаго, внука Михаилова») как главный «девиз» и «символ веры» Тверской земли. Однако исполнена «программа» была не ранее середины правления следующего князя, Ивана Михайловича, который ещё вынужден получать ярлык на княжение и посещать Орду.
   Косвенно на освобождение Твери ранее 1425 г. указывает также средневековое произведение «Список городов русских, дальних и ближних» (см. соотв. разд.).
   Итак, уже, по крайней мере, к 1425 г. из всех государств Северной Руси Тверь первой сбрасывает ярмо политической зависимости от Орды. Это событие явилось закономерным итогом тверской борьбы с ордынским игом. Ещё на восходе своей бурной истории Тверь первой победила в открытой битве объединённое московско-татарское войско (Бортеневская битва, 1317 г.), за что через год заплатил жизнью возглавлявший тверские войска князь Михаил Ярославич. А уже через десять лет, в 1327 году, именно в Твери произошло первое антиордынское восстание. За него следующие десять лет пребывал в изгнании, а затем также был зверски казнён вместе с 12-летним сыном Фёдором Тверской князь Александр Михайлович (их обезглавили, а тела «розняли по составам»), а Тверская земля подверглась нещадному разорению татарско-московскими карателями.

Спас на престоле с предстоящими Михаилом Ярославичем и его матерью Ксенией. Считается прижизненным портретом князя. Миниатюра из Тверского списка «Хроники Георгия Амаратола». Кон. XIII — нач. XIV вв.

   Свою «великую свободу» тверичи ковали из поколения в поколение. Она была выстрадана десятками тысяч жизней убитых и уведённых в рабство. И толстой прослойкой угля в культурном слое каждого тверского города.
   Появление понятия «тверская великая свобода» стало идеологическим закреплением итогов борьбы Тверского государства за суверенитет. Это многогранное понятие становится идейным выражением тверской идентичности – тверичи имели самое отчётливое представление о том, что даёт им тверское гражданство, за что они встают под знамёна Тверских князей и что эти князья в первую очередь должны защищать. Его появление стало возможным лишь после десятилетий экономического роста, мудрой и расчётливой внутренней и внешней политики Тверского княжеского дома и неукоснительного следования принципу нерушимости границ Тферского. «Тверская великая свобода» стала суммой множества слагаемых: эффективной экономики Тверского княжества, ориентированной на Европу тверской геополитики, получения максимального суверенитета от московской церкви и др. И в смысле законченности представления о необходимости своего существования тверская идентичность демонстрирует наиболее яркий образец среди всех государственных образований средневекового русского пространства.
   Экономическая сторона этого явления оказалась настолько объёмной темой, что мы решили вынести это обсуждение в виде отдельного материала (см. далее в этом номере статью «Водораздел «великой свободы»). Ниже речь пойдёт о других его сторонах – политической, религиозной и т.п. – прим. авт. и ред.

ГЕОПОЛИТИКА «ТВЕРСКОЙ СВОБОДЫ»

Политическая история Тверского государства состоит из двух отчётливых этапов – до обретения Независимости и после. Само обретение Тверью Независимости тоже можно выделить в отдельный, промежуточный этап. Таким образом, получится следующая периодизация:

с 1247 по 1383 гг. – Тверское княжество в составе Владимирской федерации;
с 1383 по 1410-е гг. – процесс обретения Независимости, окончательное складывание тверской идентичности, становление идеи «тверской великой свободы»;
с 1410-х по 1485 г. – Независимое Тверское государство.

На каждом из этих этапов политика Тверских князей отличалась чёткой антиордынской и проевропейской направленностью, вектор которой задаёт уже первый Тверской князь: Ярослав Ярославич воюет против проводника ордынских порядков Александра Невского и наводит мосты династических браков в Галичину и Литву, выдав двух своих дочерей замуж за соответственно Короля Русского Юрия I Львовича и Короля Литовского Миндаугаса (Миндовга).

В СОСТАВЕ ВЛАДИМИРСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Первый этап тверской истории характеризуется попытками Тверских правителей возглавить Владимирское государство с целью помимо противостояния её унитаризации, проводимой из Москвы потомками Невского, задать федерации западный вектор для обретения союзников в борьбе с Ордой.
На этом этапе происходит сближение Твери с Литвой в прочный союз. Одновременно можно говорить о возникновении локального союза, в который входят Тверь, Псков и Полоцк. Не сохранилось ни одного документа, подтверждающего его создание, но сонаправленность действий этих стран, переплетение их исторических судеб, стремление к взаимопомощи, общность политических устремлений говорят сами за себя.

Полоцк. XVI в. Прорисовка с боевой карты 1579 г.

   Так, в Пскове уже в 1253–1256 гг. княжил сам Ярослав Тверской, а в 1256–1266 гг. его сын Святослав. Но и после этого тверские князья сохраняли там влияние и авторитет. В 1267 году Ярослав заступился за бежавших туда из-за смут литовцев: новгородские власти, которым в то время подчинялся Псков, хотели их перебить, но Ярослав не позволил этого сделать. Тремя годами позже он сместит с Псковского княжения литовского князя Даумантаса (Довмонта), убийцу своего зятя Миндовга, в пользу также литовца Айгуста. Правда, псковичи вскоре вернут на княжение Довмонта, которому будет суждено стать одним из символов древнего кривичского города.
   В Полоцке уже в середине XIII в. правят литовские князья, однако Полоцкое княжество сохраняет независимость от Литвы. В Тверь из Полоцка епископ Симеон перенёс свою кафедру после того, как его родной город временно попал под власть католического архиепископа Риги. А во время правления сына Ярослава, Михаила, тверским епископом становится сын княжившего в Полоцке литовского князя Гирдяниса (Герденя), Андрей. Исповедник князя Михаила Ярославича и предполагаемый автор повести об его убиении в Орде также происходил из Полоцка.
   После поддержки антитатарского восстания тверичей в 1327 г. тверской князь Александр Михайлович был вынужден укрываться от московско-татарских карателей в Пскове, где его хорошо приняли. Правда, из-за анафемы, наложенной на весь город промосковским (и проордынским) митрополитом Феогностом, Александр вынужден на некоторое время покинуть Псков (его принял в Литве князь Гедиминас). Но после он возвращается: «приняша его псковичи съ честью и посадиша его во Пскове на княжении». За своё правление (с 1327 по 1337 гг.) Александр Тверской заложил основы будущего гражданского законодательства Пскова, а также, при поддержке Великого литовского князя Гедиминаса, пытался организовать Псковскую епархию, наличие которой обеспечило бы независимость духовной власти Пскова от новгородского архиепископа, к епархии которого была приписана Псковская земля. Следствием правления именно князя Александра было и заключение так называемого Болотовского соглашения (В. Л. Янин относит его к 1329 г.), по которому Псков существенно расширил свою автономию в рамках федерации с Новгородом – Новгород признал суверенитет Пскова от новгородских посадников и архиепископа.

Псков. XVII в. Икона Жиглевича.

   Параллельно шло и укрепление литовско-тверских связей.
   В 1320 г., великий литовский князь Гедиминас выдаёт свою дочь Марию за Тверского князя Дмитрия Грозные Очи, сына казнённого в Орде Михаила Ярославича. Есть мнение, что Гедиминас даже пытался защитить Михаила Тверского от казни в Орде. После того как Дмитрий Михайлович становится Владимирским князем, виновник смерти его отца, московский князь Юрий Данилович, обращается в бегство и пытается укрыться в Пскове, но получает от ворот поворот – псковичи отказываются принимать пособника убийства тверского князя.
   Позже Дмитрий, отомстив за убитого отца, также будет казнён в Орде. Тверских князей Александра Михайловича и Фёдора, его сына, тоже казнят «в татарах» в 1339 г., и союз с Литвой сыграет в этом не последнюю роль. Эта казнь привела к расколу Тверского княжеского дома на промосковскую (Константин Михайлович, Василий Михайлович Кашинский) и пролитовскую (сыновья Александра Михайловича) партии, спровоцировавшему более чем двадцатилетний гражданский конфликт. Князей Александровичей поддержал в этой борьбе Великий князь Литовский Альгирдас (Ольгерд), прежде бывший князем Витебским (Витебское удельное княжество являлось частью Полоцкого княжества). Укреплением Тверского и Литовского союза стала женитьба Ольгерда на сестре тверских Александровичей, Ульяне. Союзных отношений с Тверью придерживался и сын Ольгерда от первого брака – Полоцкий князь Андрей. К тому времени Полоцкое княжество уже находится в составе Литвы, при этом нет сведений о его захвате – вероятно, имела место своего рода уния Литвы и Полоцка.

Великий князь Литовский Ольгерд. Гравюра из книги А. Гваньини, 1578 г.

   Тверской историк М. Рубцов видит в союзе Твери и Литвы не просто поиск союзников в борьбе против Орды и проордынской Москвы: «Литва была не чужая, а родственная культурная страна. Политический смысл и такт Тверских князей в том и состоит, что они поняли родственные черты в населении Литовского княжества». Сам Рубцов связывает это с преобладанием «русского элемента» в Литовском государстве. Мы же склонны видеть и в союзе с Литвой, и в союзе с Полоцком и Псковом более глубокие причины.
   Новгород или Москва были заселены не менее «русским (=православным) элементом», чем восток Литвы или Псков, однако буквально с первых страниц истории тверской самостоятельности между Тверью и Новгородом, так же, как и между Тверью и Москвой, пролегла борозда отчуждения, переходящего на разных этапах и в прямую, порой ожесточённую вражду. Тогда как с Псковом, Полоцком и Литвой отношения Твери можно оценить как уверенно союзнические и даже братские. Как мы увидим позже, православие играло довольно слабую объединяющую роль и скорее способствовало разъединению (см. ниже раздел «Тверь vs церковь»). Ведь даже в рамках православного мира Тверь первым делом постаралась обрести максимум независимости, учредив епископскую кафедру.
   Таким объединяющим фактором при создании оси Тверь–Псков–Полоцк могли быть этнические корни этих княжеств – все они были населены потомками кривичей.
   Казалось бы, что может связывать князей-Рюриковичей, чьи первопредки происходили родом с Балтики, с автохтонами Тверской земли, кривичами? Однако не будем забывать, что Тверские князья рождались на Тверской земле, росли и впитывали её мифологию, пили из её родников, охотились в её лесах. А в те времена древние народные святыни были гораздо доступнее и ближе, чем теперь, – поклонные камни и святые горки, вековечные дубовые рощи и бесчисленные копцы-курганы «дедов». И живее звучали сказания о спорах Громовника и Змея-Волоса, искреннее лились старинные песни, пропитанные древней магией. Всё это становилось частью картины мира, впечатывалось в подсознание, сакрализовалось. Они были здесь не пришлыми чужаками, но своими, местными. И эта, когда-то кривичская, а теперь Тверская, земля была им родной. Также не стоит преуменьшать и влияние, которое оказывало на политику князей их окружение из местной боярско-купеческой элиты, чьи рода уходили корнями в кривичскую племенную знать этих земель.
   Что касается союза с Литвой, то давно замечено, что в сферу внимания литовских князей входили, прежде всего, территории, которые в глубокой древности были населены балтоязычными народами, такими, как krieva-кривичи или galindai-голядь. Осознавали ли свою родственность литовцы-язычники и православные потомки кривичей? Не являются ли, однако, ответом сами союзные отношения Смоленска, Полоцка, Пскова и Твери с Литвой? То же можно сказать и о Верховских княжествах, населённых потомками голяди. Рано или поздно наступает период, когда всеми этими государствами Литва осознаётся как метрополия, как центр объединения.
   Нелишним будет указать и на сакральную, надполитическую и надрелигиозную связь балтского макрорегиона через фигуру Криве-Кривейты. Об этой связи помнили даже ещё в XV в., о чём прямо свидетельствует сообщение «Церковной истории» о смерти последнего, 74-го Криве в 1414 г.: «С ним же, действительно, пал титул, некогда очень важный в святых и судебных делах во всех землях литовских: пруссов, литвинов, жемайтов, куронов, земгалов, ливонцев, латгалов, а также кривичских русов (Kreviczensium Russorum)».
   Напротив, у Новгорода и Москвы оказывается гораздо больше общего, чем может показаться при поверхностном взгляде– оба они шли по экстенсивному пути, а значит, оба вынуждены были колонизовать как можно больше территорий вокруг себя. Строго говоря, Новгород даже и государством можно назвать с большой натяжкой. Это огромная фактория Ганзы по выкачиванию в Европу «баррелей пушнины», погоня за прибылью от которых и вынуждала новгородцев непрерывно расширять просторы своего государства, увеличивая таким образом угодья лова. Так называемая «вечевая демократия» Новгорода не касалась рядового населения, в ней участвовала только верхушка новгородского общества – купеческий олигархат. «Зависимость государства от таких ресурсов делала трудовое население излишним. Для добычи, хранения и транспортировки безопасность была более важна, чем свобода» (А. Эткинд. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России). В конечном итоге, именно это стало одной из причин падения Новгорода – рядовое население предпочло своим олигархам даже паразитическую Москву.
   Псков же, несмотря на своё зависимое от Новгорода положение, напротив, был гораздо более социальным государством, что получает в дальнейшем выражение в Псковском законодательстве. Ограниченность ресурсов при широком товарном транзите вынуждает Псков развивать интенсивное хозяйствование и избежать территориальных экспансий. В этом Псковское государство очень похоже на Тверское, которое даже само отстаивание своего суверенитета и неприкосновенность чужих границ возвело в принцип.
   Ко второй половине XIV в. роль Тверско-Псковско-Полоцкого союза постепенно сходит на нет, а к концу XIV в. само его существование становится невозможным – Полоцк растворяется в государстве Витовта, Псков же попадает под влияние Москвы – там надолго закрепляется перешедший на сторону Москвы Андрей Ольгердович, которого в дальнейшем сменяют только ставленники московских князей.

Великий князь Литовский Витовт. Гравюра из книги А. Гваньини, 1578 г.

Всё больше на первый план выходит Тверско-Литовский союз. В первые годы княжения Михаила Александровича, с 1368 по 1375 год, этот союз имел характер покровительства большой и сильной Литвы изрядно растерявшей свои силы за предыдущие десятилетия Твери. На этот период приходится несколько крупных московско-тверских столкновений, в которых князь Ольгерд заступался за только что вышедшую из политического кризиса Тверь. Причиной столкновений была борьба за Владимирский стол. Москва терпит поражение за поражением, однако вскоре находит выход из ситуации. За немыслимую сумму в 10000 рублей московский князь Дмитрий Иванович (будущий «Донской») выкупает в Орде находившегося там в качестве заложника сына и наследника тверского князя Михаила Александровича Ивана и бросает его в темницу в Москве. Таким образом, Москва получает действенный рычаг давления на Тверского князя, который Владимирскому княжению предпочитает свободу сына. Но Москва на этом не останавливается и формирует антитверскую коалицию. В неё под началом Дмитрия Московского входят 19 князей (в их числе князья Суздальские, Ростовские, Ярославские, Смоленский, Брянский, племянник Тверского князя Михаила Василий Кашинский и многие другие). Войско коалиции в 1375 году, пользуясь тем, что Литва вовлечена в тяжелое противоборство с Немецким орденом и не может прийти на помощь Твери, разоряет Тверскую землю и штурмует Тверь. Тверь выстояла и выдержала месяц осады, но осаждающие получают помощь: «приидоша бо Новгородци и Смоляне. И видя то князь великий Михаилъ, и нача хотети миру…» Был заключён унизительный для Твери мирный договор, по которому Тверской князь вынужден был признать политическое «старшинство» Дмитрия, навсегда отказаться от притязаний на Владимирский (т.е. общерусский) стол, признать независимость Кашина, оказывать военное содействие Москве и разорвать связи с Литвой.

Большая («маестатная») печать Витовта

   Но это поражение лишь продемонстрировало силу Твери. Разумеется, Михаил не стал выполнять ни одного пункта этого договора. Уже в 1377 году Тверь демонстрирует нерушимость союза с Литвой – сын Михаила Тверского Иван женится на литовской княжне. Кашинское княжество возвращается под власть Твери уже в 1382 году. Тверские войска не участвуют даже в распиаренной много позже Куликовской битве, которая, по сути, представляла собой попытку Московского князя прикрыть «дыры в бюджете» сборов дани для ордынской администрации. К слову, победа над темником Мамаем сулила лишь временный покой для «московских коррупционеров» – двумя годами позже за ответом приходит сам ордынский хан, Тохтамыш, но Дмитрию нечего сказать, и он стыдливо ретируется в Кострому, а оборону Москвы возглавляет литовский князь Остей. За ярлыком на Владимирское княжение Михаил отправился уже осенью 1382 года. И пусть Тохтамыш навсегда закрепил Владимирский стол (за хороший «откат») годом позже за родом московских князей, но Тверь была наделена политической независимостью от Владимира. Таким образом, договор 1375 года растворился в небытие уже к 1383 году. И Москва или её союзники даже не пытались этому воспрепятствовать.
   Именно события 1375 года стали отправной точкой Тверского пути к независимости от кого бы то ни было, в том числе от Орды. Войска последней более никогда не ступят на Тверскую землю, лишь краем задев Клинскую волость в 1408 г. при походе на Москву, а Тверские князья «позабудут» ездить в Орду за подтверждением своего княжеского статуса и перестанут посылать туда дань. Последний раз подтверждал свой статус Тверского князя Иван Михайлович, засылая в Орду послов в 1400 г.; он же последний раз за всю оставшуюся тверскую историю ездил туда лично в 1413 г. Именно с 1375 года тверская власть осознает своё истинное предназначение и сосредоточится на внутренних интересах, созидая и укрепляя «тверскую великую свободу». А агрессивно отвергнутый русскими княжествами тверской курс на союз с Западом теперь станет собственным путём Твери в Европу.
   Статус отношений Твери и Литвы в этот период можно определить как надёжно родственный. Немало этому поспособствовала и сестра тогдашнего Т. в. князя Михаила Александровича, Ульяна, ставшая в 1349 г. женой Литовского князя Ольгерда. Она известна своей самостоятельной деятельной натурой и властным характером, которые проявляются сразу же по приезде в Литву. Ульяна уверенно брала на себя роль соправительницы своего мужа, по сути, управляя государством, когда он находился в военных походах. После смерти Ольгерда Ульяна провозглашает Великим Литовским князем своего сына Ягайло, игнорируя право сыновей Ольгерда от первого брака, сама же становится Витебской княгиней.
   Многочисленные дети Ольгерда и Ульяны Тверской стали яркими политиками и полководцами, изменившими ход Восточно-Европейской истории. Так, их сын Ягайло (ок. 1362–1434) при активном дипломатическом содействии своего старшего брата Скиргайло (ок. 1354–1394) заключил Кревскую Унию (1385), способствовавшую созданию федеративного государства Литвы и Польши, и стал основателем династии Ягеллонов. Лугвений (ок. 1356–1431) командовал Смоленской и Мстиславской хоругвями армии ВКЛ, решившими ход Грюнвальдской битвы (1410). Не меньшего масштаба были и другие их сыновья: Корибут, Каригайло, Свидригайло и др.
   В 1377 г. Тверь породнилась и с братом Ольгерда, верным балтской языческой вере князем Кейстутом, – на его дочери, а значит, и сестре Витовта, Микловсе (Марии) женился сын Михаила Александровича, Иван.
   В 80-е - 90-е гг. XIV в. Литовское государство сотрясает ряд гражданских войн между детьми Ольгерда и Кейстута. Любопытно, что Тверь была связана родственными отношениями как с той, так и с другой стороной этих конфликтов, и в случае любого их исхода сохраняла союз с Литвой. Результатом этих противостояний стал приход к власти в Литве шурина тверского княжича Ивана – князя Витовта. Племянник же Тверского князя Михаила, Ягайло, прочно закреплял за собой Польскую корону.

ПЕРИОД НЕЗАВИСИМОСТИ

Но уже с начала XV столетия, с началом нового этапа Тверской истории, взаимоотношения Твери и Литвы обретают совершенно иные вкус и цвет.
   В 1399 году умирает один из величайших Тверских правителей, великий князь Михаил Александрович, в годы правления которого рождается ёмкая формула тверской идентичности – «тверская великая свобода». При нём Тверь выходит из подчинения Владимирским князьям, но до полного её освобождения ещё не хватало сбросить ярмо Орды – перестать выплачивать дань и выкупать выражаемое ярлыком на княжение унизительное разрешение править своей же землёй.
   Тверской престол переходит к великому князю Ивану Михайловичу. Он будет последним из Тверских князей, кто станет подтверждать свою власть ордынским ярлыком. В это же время в Литве, постепенно отошедшей от гражданских противостояний, утверждается шурин Ивана, великий князь Витовт.
   Ещё князь Ольгерд представлялся константинопольским властям «императором Литвы» (vasilea Letvon), но лишь во время правления его племянника Витовта ВКЛ достигло поистине имперского величия. Территория державы Витовта охватывает почти всё древнее балтское пространство. Литва получает выход к двум морям – Балтийскому и Чёрному. Витовт перестаёт платить дань Орде за присоединённые к Литве русские княжества, продолжавшие подданнические отношения с Ордой при его предшественниках. Система удельных княжеств была им упразднена, место князей заняли наместники, напрямую подчинённые столице.
   Очень возможно, что Великое княжество Тверское выходит из подчинения Орде, обретая, таким образом, окончательный суверенитет, именно на фоне этих процессов в ВКЛ. Неизвестно, когда именно это происходит – вернее всего в первые годы XV в. Последняя поездка Ивана Михайловича в Орду состоялась в 1413 году, когда там правил союзник Витовта, хан Джелал-ад-Дин. Цели этой поездки неясны (возможно, она была связана с кашинским сепаратизмом), к тому же летопись не сообщает ни малейших деталей, позволяющих утверждать зависимое положение Ивана перед ханом. В целом же ряд фактов позволяет предполагать в этот период если не протекторат Литвы над Тверью, то ассоциацию этих государств – и сам Иван Михайлович, и его сын и наследник Александр регулярно встречаются с Витовтом для обсуждения общего участия в международных делах. В грамотах в одном ряду фигурируют «der koninghe van Lettowen vnd der koninghe van Otfery», а в 1412 году, видимо, именно эти отношения Твери и Литвы закрепляются на бумаге: «Того же л?та взяша велиціи князи единачество межи собою, князь велики Вито?тъ Кестутьевичь Литовскій и князь велики Иванъ Михаиловичь Т?ерскій, быти имъ всюд? заединъ». Между союзниками имели место и совместные военные действия. Известно, что во время Великой войны 1409–1411 гг. наследник Тверского престола Александр Иванович довольно продолжительное время находился в Литве и, возможно, участвовал в осаде и взятии столицы Ливонского ордена Мариенбурга, последовавшим уже после Грюнвальдской битвы. А в 1422 году посланное Иваном Михайловичем на помощь Витовту тверское войско помогает окончательно освободить от Тевтонского ордена Жемайтию. Вероятнее всего, именно ассоциация с государством Витовта и стала тем весомым аргументом, который закрепил тверскую независимость от Орды.
   После смерти Ивана Михайловича в 1425 г. и последовавших одна за другой смертей ещё двух Тверских великих князей (в это время в княжестве свирепствовала очередная эпидемия чумы, которые друг за другом несколько раз обрушивались на Тверь на протяжении предшествующих десяти лет) на Тверской престол взошёл великий князь Борис Александрович.
   Уже в 1427 году Борис специальным договором подтверждает прежнюю ассоциацию с Литвой Витовта. На рубеже 1427/28 г. Борис посылает тверское войско для совместных действий с Литвой против Новгорода.
   В 1429 году в Луцке, объявленном Витовтом южной столицей ВКЛ, состоялся съезд европейских монархов, посвящённый насущным политическим, экономическим и оборонным вопросам, назревшим к тому времени в Центральной и Восточной Европе. В съезде помимо Великого князя Литовского Витовта и его тогда ещё сюзерена короля польского Ягайлы участвовали будущий император Священной Римской империи Римский король Сигизмунд, король Датский и Шведский Эрик VII, магистр Ливонского Ордена и командор Тевтонского, посланники Папы Римского Мартина V и Византийского императора Иоанна VIII, представители католической, православной, армянской церквей, еврейское духовенство, несколько татарских ханов… Со стороны русских государств на съезде присутствовали Великие князья Тверской Борис Александрович, Московский Василий II и Рязанский Иван Федорович. На Съезде поднимались такие вопросы, как создание антитурецкой коалиции, вопрос о разделе Валахии, ганзейский вопрос и др.

Витовт Великий на конгрессе в Луцке. Й.Макевичус, 1934 г.

Между прочим, одним из вопросов съезда была уния католической и православных церквей. В дальнейшем решение этого вопроса переросло в Ферраро-Флорентийский собор (1438–1445 гг.), в котором Тверское княжество также примет участие, и на котором уния будет принята.

Флоренция. Гравюра из книги «Liber Chronicarum» Хартмана Шеделя, 1493 г.

   Но одной из наиболее весомых причин, по которым был созван этот съезд, несомненно, являлась предстоящая коронация Витовта и преобразование вассального по отношению к Польше (после Кревской унии) Великого княжества Литовского в независимое королевство. К тому времени Рязанское княжество уже признало себя вассалом Литвы, Московское же княжество находилось под регентским управлением самого Витовта, как родного деда малолетнего Василия II. Первый среди равных своих союзников, Витовт после коронации закономерно становился их «старшим братом», т.е. сюзереном. Тверское княжество, бывшее до этого момента в равноправной ассоциации с Литвой, после коронации Витовта, вернее всего, попадало бы под его протекцию. Учитывая притязания Витовта на Новгород и его влияние на Москву, Тверь потенциально лишалась двух своих старинных врагов. Одновременно вокруг Королевства Литвы закономерно вырастала антиордынская коалиция, которая если бы и не освободила от ордынского ига всё ещё находящиеся под ним ряд русских земель, то позволила бы гораздо меньше опасаться ордынских нашествий.
   Но торжественная коронация была сорвана поляками, которые не хотели признавать независимость Литвы. Восьмидесятилетний Витовт не выдержал такого удара и умер, не оставив своей державе ни наследника, ни достойного преемника. Литва так и не стала независимой.
   После смерти Витовта польский король Ягайло возвёл, однако не без некоторого элемента принуждения со стороны православной литовско-русской знати, на литовский великокняжеский престол своего младшего брата Свидригайло, признанного лидера «православной партии» ВКЛ. Но совершенно неожиданно для польской короны Свидригайло решает завершить дело Витовта – отделить-таки ВКЛ от Польши и короноваться в короли Литвы. В этом начинании он находит немедленную поддержку со стороны Тверского великого князя Бориса – тот выдаёт за него в 1431 г. свою двоюродную сестру Анну и шлёт в помощь войско, возглавляемое своим братом, князем Ярославом Александровичем.
   Уже в середине 1432 года Свидригайло свергнут с Литовского престола новым ставленником Польши, младшим братом Витовта Сигизмундом. В Литве начинается гражданская война между сторонниками Свидригайло и Сигизмунда.
   Принято считать, что Тверской князь Борис поддержал именно Свидригайло, а не Сигизмунда только лишь из-за того, что первый поддерживался «православной партией» ВКЛ, а второй представлял литовские католические круги. С этим утверждением стоит поспорить. Дальнейшая история покажет, что Борис не был таким твердолобым православным, каким его принято изображать (см. ниже раздел о тверской церкви), и в данном конфликте он поддержал бы любого, независимо от его религиозной принадлежности, кто осмелился бы завершить дело Витовта. Не православие, но именно независимая Литва была важнейшей стратегией Твери и надёжнейшей гарантией тверского европейского будущего – закономерного итога прозападной политики всех предшествующих Тверских правителей. В качестве такого завершителя заявился Свидригайло, за что и был сразу же поддержан Борисом. К слову, несмотря на проправославную позицию, и Свидригайло, и поставленный в Литве по его воле митрополит Герасим, были активными сторонниками начавшихся в то время процессов унии, Борис же, видимо, учитывал и это, именно через Герасима возведя на Тверскую кафедру нового епископа Илию.

Великий князь Литовский Свидригайло. Гравюра из книги А. Гваньини, 1578 г.

Борис Тверской ставил всё на этот новый союз – об этом говорит тот факт, что оказанная им военная помощь была очень существенной – сообщается, что он отправил Литовскому князю буквально «всю свою силу». Однако в битве при Ошмяне в декабре 1432 г. Свидригайло потерпел страшное поражение. Но ему удалось спастись бегством – и он снова собирает силы. В следующем, 1433 году Борис снова посылает литовскому союзнику большое войско. Свидригайло проходит маршем всю Литву, его войска стоят под Вильно и Тракаем, и наконец, в сражении недалеко от Молодечно одерживает верх. Активные боевые действия продолжались весь последующий 1434-й год. В 1435 году чаша весов всё более склоняется в сторону Свидригайло – его поддерживают Ливонский и Тевтонский ордена, Священная Римская империя. Свидригайло выступает в итоговый поход против Сигизмунда. Борис Александрович вновь посылает ему войско. Но в решающей битве под Вилькомиром 1 сентября 1435 г. Свидригайло терпит сокрушительное поражение. В этой битве, сражаясь на его стороне, погибает множество князей и полководцев, включая магистра Ливонского ордена Франко Керскорфа и родного брата князя Бориса, Ярослава Тверского. Несмотря на то, что Свидригайло удалось выжить и бежать, практически сразу после этого проигрыша он начал терять политический вес в верных ему областях ВКЛ.
На этом дело Витовта было похоронено. Тверь не просто лишилась союзника – прахом пошла стратегия на вхождение независимой Твери в пространство европейской жизни. И хотя двумя годами позже, когда Тверь посетит митрополит Исидор, и для независимого Тверского государства снова замаячит далёкий огонёк надежды, Борис, тем не менее, прекрасно будет осознавать, что рассчитывать в битве за своё место в цивилизованном мире отныне придётся только на собственные силы.

ТВЕРЬ vs ЦЕРКОВЬ: ПРИНЯЛА ЛИ ТВЕРЬ УНИЮ?

Создание Тверской епархии, которое стало возможным в конце 70-х гг. XIII в. благодаря приглашению из Полоцка епископа Симеона, явилось важным шагом на пути укрепления самостоятельности Тверского государства. «За полвека до этого Тверь была всего лишь пограничным укреплением; в ней даже не было княжеского стола. Приобретя епископскую кафедру, она превосходила теперь большинство других городов русского северо-востока». (Э.Клюг. Княжество Тверское (1247-1485 гг.), с. 67).
   Однако Тверские князья не могли не понимать, инструментом в чьих руках является церковный аппарат Владимирской федерации. С самого начала ордынского порабощения церковники повели себя как проводники политики ханов. Это позволило им многократно усилить власть церкви над обществом: «…митрополиты лишь формально были ставленниками константинопольского патриарха. После 1204 г. достаточно было привезти побольше „милостыни“ в Царьград, и там ставили кого угодно. Фактически же митрополитов ставили в Сарае золотоордынские ханы и выдавали им ярлыки. Соответственно митрополиты вели проордынскую и промосковскую политику» (Широкорад А. Б. Альтернатива Москве. Великие княжества Смоленское, Рязанское, Тверское с. 393). Яркая антиордынская, и, как следствие, антимосковская политика Твери не могла не получить выражения и в церковной сфере. И когда Киевский митрополит, временная кафедра которого находилась в столице федерации Владимире, фактически переехал в Москву, в Твери это не могли расценить иначе как переход церкви на сторону Москвы. В этих условиях основными направлениями тверской политики относительно института церкви стали: обеспечение максимума невмешательства во внутренние тверские церковные дела со стороны Москвы и Орды, попытки продвижения ставленников Твери на пост Митрополита всея Руси, попытки обособления Тверской епархии от Московской митрополии и, наконец, ещё один важный способ сопротивления на религиозном фронте, о котором пойдёт речь ниже.
   Тверская епархия с самого начала стояла особняком от Московской митрополии, а практически все Тверские иерархи были идейными сторонниками своих князей и патриотами Тверской земли. Так, следующий за Симеоном и второй по счёту Тверской епископ, сын литовского князя Гирдяниса (Герденя), Андрей (1289–1316) в конфликте Тверского князя Михаила Ярославича, занимавшего тогда и пост Владимирского великого князя, с митрополитом Петром (1308–1326), стоявшим на промосковских позициях, безоговорочно занимает сторону своего князя, а не «непосредственного руководителя». Более того, Андрей инициирует расследование против Петра, обвиняя того в симонии – торговле церковными чинами. Собранный для разбирательства собор русских иерархов «на домашнем поле» в Переславле, естественно, Петра оправдал. Андрея это не устроило, и он потребовал апелляции в Константинополе. И собор иерархов в Константинополе согласился с обвинениями, выдвинутыми тверским епископом, с горечью признав, что московский митрополит «мьзды емлеть отъ ставленія, яко и кочьмитъ есть, продаеть благодать Святаго Духа: то есть преизл?ше гн?въ отъ Бога; про то же не токмо изм?тають святіи канони, но и отлучають и проклинають его». Однако, каких-либо серьёзных последствий для московского митрополита это не имело и даже не помешало в будущем причислить его к лику московских святых – ведь он перенёс митрополичью кафедру из Владимира в Москву и задним числом в своём житии предсказал возвышение Москвы как центра всей России… Примечательно, однако, что первый в истории московский святой – жулик и коррупционер.
   Следующий за Андреем, епископ Варсонофий (1317–1328), благословляет Михаила Ярославича на битву с московско-ордынским войском, состоявшуюся при с. Бортенево, в которой тверичи одерживают верх.
   В дальнейшем противостояние тверских князей и московских церковных властей лишь усиливается.
   С обретением Тверью в начале XV в. независимости вопрос суверенитета Тверской церкви встал ещё более остро.
   В 1434 году, после продолжительного епископства москвича Антония (1411–1434), на Тверскую кафедру поставлен Илия (1434–1453). Тот факт, что его «хиротонисал» в епископы «литовский» митрополит Герасим (1433–1435), известный своей убеждённостью в необходимости унии между православными и католической церквями, говорит о том, что правивший в то время в Твери великий князь Борис Александрович уже прощупывал почву в направлении радикального поворота Тверской церкви.
   Митрополит Герасим ставился Константинопольской патриархией не для одной Литвы, но на все русские епархии, и имел сан митрополита Киевского и всея Руси. Но Москва его не признала – у неё был свой кандидат в митрополиты, рязанец Иона, которого как раз и «подвинул» Герасим. Тем не менее, Москве удалось подставить Герасима перед правителем Литвы – князем Свидригайло, заподозрившим митрополита в связях со своим врагом, польским королём Сигизмундом. Свидригайло бросил Герасима в темницу и вскоре сжёг на костре, с чем впоследствии связывали его поражение от Сигизмунда в решающей битве под Вилькомиром: «И за то Бог не пособи Швитригаилу, что сожьже митрополита Герасима, и поможе Бог князю великому Жидимонту».
   Однако и гибель Герасима, которой так добивались московиты, не принесла им желаемого. В 1436 году Иону снова «подвинули» – на Киевскую и всея Руси митрополию Константинополь возвёл одного из активнейших сторонников унии с Римом, видного идеолога будущего Ферраро-Флорентийского собора, греческого гуманиста и просветителя Исидора. В Византии прекрасно осознавали турецкую угрозу, а уния давала надежды на то, что грекам удастся склонить католическую Европу выступить единым христианским фронтом против мусульман. По замыслу архитекторов этого процесса, Исидор должен был привести к унии огромную Русскую митрополию.
   В 1437 году Исидор прибыл в Москву, где убедил Василия II в том, что собор по объединению церквей необходим, как и участие в нём Киевского митрополита, то есть, его самого. С 14 по 23 сентября того же года Исидор проездом из Москвы в Европу посетил Тверь, где был торжественно и с большим почётом принят великим князем Борисом и епископом Илией. К делегации Исидора присоединился посол Тверского князя Фома Матвеев.

Митрополит Киевский и всея Руси Исидор

   В современной российской историографии в основном принято стыдливо уходить от вопроса участия Тверского государства как независимой стороны во Флорентийском соборе. Совершенно не получает объяснения, почему не было послов от других так называемых “русских государств”. Борису Тверскому в дальнейшем принято приписывать разочарование унией, а Фоме, его посланнику, – чуть ли не бегство после того, как он узнал о “предательстве” Исидора. И в итоге действия Твери, по сути, остаются без интерпретации.
   Между тем, Борис не мог не задумываться об открывавшихся перспективах в принятии Тверью Унии, особенно в свете окончательного к тому времени проигрыша в Литве князя Свидригайло, на союз с которым Тверской князь возлагал большие надежды и которому оказывал существенную военную помощь.
   После окончания основной части Собора в 1440 г., Исидор отправляется в свою митрополию. Впереди себя он посылает окружное послание, в котором призывает православных принять Унию, а также и латинян, и православных без боязни посещать церкви друг друга. В начале 1441 г. его принимает князь Киевский, который специальной грамотой подтверждает за Исидором сан митрополита Киевского. А до этого, ещё в конце 1440 г., полномочия Исидора как митрополита признали в Пскове, где зимой 1441 года он совершил кадровые перестановки в местной церкви. Благожелательный настрой по отношению к Исидору преобладал и среди православных князей ВКЛ – одним из таких был Смоленский князь Юрий Лугвеньевич.
   Геополитическая ситуация диктовала принятие Флорентийской Унии и Тверскому князю Борису. Во-первых, даже его прежний союзник, литовский князь Свидригайло, несмотря на свою приверженность «православной партии» Литвы, поддерживал идеи унии – известна его переписка с Базельским собором и папой Евгением IV. Во-вторых, это гарантированно сбавило бы градус напряжённости между Тверью и Литвой – пусть там и одержала верх «католическая партия», всё же союз с Литвой был чем-то уже вошедшим в традицию, а подобные колебания политического климата выглядели лишь как временные неурядицы. В-третьих, Тверь получила бы долгожданную свободу своего религиозного пространства от какого бы то ни было влияния Москвы.
   Принял ли Борис Унию? Состояние источников о тверских делах того времени не позволяет со всей уверенностью ответить на этот вопрос положительно. Однако существует широкий ряд фактов, которые могут поставить под сомнение общепринятый отрицательный ответ.
   Так, в панегирическом по отношению к Борису тверском произведении «Слове похвальном» инока Фомы довольно подробно описывается Флорентийский Собор, а сам Борис представлен не иначе как «поборник веры отеческой». При этом произведение не содержит ни намёка на неприятие результатов Собора Борисом – напротив, в тексте произведения содержатся «слова похвальные» в адрес Тверского князя со стороны участников Собора, таких как император Иоанн VIII, патриарх Иосиф, а также таких активных сторонников Унии, как Виссарион Никейский и Митрофан Кизический. Само произведение датируется первой половиной 1453 г., то есть тем временем, когда апогей связанных с унией конфликтов миновал, – Московские епархии фактически откололись от греческой церкви, не приняв Унию и самопровозгласив собственного митрополита Иону (1448–1461), иными словами произвели схизму (раскол). Вероятно, стоило бы ждать от произведения более ясной риторики, окажись Борис противником Унии.
   В 1441 году, когда митрополит Исидор попытался провозгласить Унию в Москве, его обвинили в «предательстве веры» и поместили под арест. Из-под ареста Исидору удаётся бежать – только бежит он почему-то в Тверь, несмотря на то, что до лояльных ему Смоленских земель, бывших тогда в составе Литвы и принявших Унию, было значительно ближе. В Твери Исидор проводит полгода(!). Что особенно примечательно, в этих злоключениях Исидору сопутствует его ученик Григорий. Тот самый Григорий (по прозвищу Болгарин), которого в 1458 году Исидор, ставший к тому времени Титулярным патриархом Константинополя, провозгласит митрополитом Киевским и всея Руси, объявив при этом самопровозглашённого московского митрополита Иону «нечестивым отступником». Годом позже, когда по указанию папы Калликста III польский король Казимир IV отделит православные епархии, находящиеся в Литве от епархий, поддержавших московскую схизму, сан Григория изменится на «митрополита Киевского, Галицкого и всея Руси» (остальные епархии отойдут митрополиту Московскому). Иными словами, в 1441–1442 гг. в Твери полгода провели два униатских митрополита – нынешний, Исидор, и будущий, Григорий (1458–1473). О чём же таком могли общаться князь Борис и епископ Илия с Исидором и Григорием целых полгода?
   Далее. Тверской епископ Илия не присутствовал на епископском съезде в конце 1441 г., который признал ересью «учение Исидора», находившегося в это самое время в Твери. Не было Илии и на самовольном поставлении в митрополиты московские рязанца Ионы в 1448 г. – сообщается лишь о его письменном согласии, которое вполне могли ему приписать задним числом «для веса» новопровозглашённого митрополита. Также известно послание московского Ионы к Илие – тверской епископ его проигнорировал.
   Не меньше вопросов вызывает и поведение последующих Тверских епископов.
   Епископа Моисея (1453–1461) на тверской территории в сан производит московский Иона. Однако всё своё епископство Моисей категорически игнорирует московские церковные дела и не отвечает на послания Ионы. Не принимает участия он и в коллективных выступлениях русских епископов против митрополита-униата Григория Болгарина, преемника Исидора. Но отчего же тогда Моисея возводил в сан не сам Исидор, в то время ещё не назначивший себе преемника, а значит, всё ещё являвшийся митрополитом Киевским? Дело в том, что именно в это время, в начале 1453 г., Исидор участвовал в обороне Константинополя от турок, где ему едва удалось избежать гибели и плена. Показательно, что после смерти великого князя Бориса Александровича в 1461 году, Моисей сразу же был лишён сана и заточён в монастырь.
   Следующего за Моисеем епископа Геннадия (1461–1477) возводят в сан уже не в Твери, а в Москве. Позже с него возьмут присягу не иметь никаких сношений с Григорием Болгарином и его сторонниками, что само по себе беспрецедентно. Тем не менее, Геннадий остаётся верен традиции своих предшественников: он абсолютно игнорирует события московской церковной жизни, даже такие немаловажные, как поставления новых митрополитов. То же самое он предпочитает делать и с письменными посланиями своего начальства.
   Во всех этих фактах видится явное неравнодушие Тверских епископов к идее Унии и абсолютное единодушие к идее независимости Тверской церкви от московского влияния.
   Интересен и тот факт, что летописи оказываются крайне скупы на какие бы то ни было тверские события после 40-х гг. XV в., словно кто-то старательно затирал и вымарывал неприятные строки.
   Сумма всех этих фактов позволяет предположить, что светская и духовная власть Твери пришли к совместному решению о принятии Флорентийской Унии в 1440 г. Оценивая последующие отрывочные события, можно заключить, что Уния на Тверской земле продержалась как минимум до смерти великого князя Бориса в 1461 г. Принять Унию было необходимо, чтобы вернуться к прежним союзническим отношениям с Литвой и максимально удалиться от Москвы. Однако, к несчастью для тверской власти, позже стало выясняться, что Уния не находит признания в католических кругах ни Польши, ни Литвы, для которых её инициатор со стороны католической церкви папа Евгений IV не являлся авторитетной фигурой – большей поддержкой там пользовались антипапы. Униаты же, как и православные, устраивали Казимира IV только в качестве подчинённых, но никак не союзников, тем более независимых. Да и общий вектор внешнего союзничества Казимира был нацелен на Запад, а проблемы восточных соседей его мало интересовали. Возобновление союза Твери с Литвой потерпело крах – притом из-за явной недооценки Тверским князем католической власти Литвы. Сбить с толку бдительность Бориса мог и крайне оптимистический настрой Исидора, который, даже несмотря на неудачу в Москве, находился под впечатлением от успешного приёма Унии православными епархиями Литвы и рядом католических деятелей Польши в 1440–1441 гг.

* * *

Если принять во внимание возможность перехода Твери в 40-е – 60-е гг. XV в. в Унию, то кое-какие моменты тверской истории могут получить неожиданно интересное объяснение.
К концу XV – первой половине XVI вв. относятся необычные могильные камни, до сих пор сохраняющиеся в ряде музеев Тверской области, – вместо креста на них вырезана стилизованная буква «Т». Такие камни находят только на землях бывшего Тверского княжества, и все они датируются только этим периодом. Не лежали ли эти камни на могилах тверских униатов 40-х – 60-х гг. XV в. Не является ли эта стилизованная «Т» символом Тверской Унии, который униаты могли выбрать, чтобы отличаться и от православных, и от католиков, а заодно, как бы подчёркивая уникальность и независимость собственной «тверской религии»?
И ещё. В записках тверского путешественника Афанасия Никитина не может не броситься в глаза его неподдельный религиозный плюрализм. Не могла ли на это повлиять закономерная либерализация религиозных норм, которую влекла за собой Уния? Заметим, что становление Афанасия как личности приходится как раз на 40-е — 60-е годы…

«СПИСОК ГОРОДОВ РУССКИХ, ДАЛЬНИХ И БЛИЖНИХ»

Многие русские летописи и рукописные сборники XV–XVII вв. завершаются особой статьёй под названием «А се имена вс?м градом Рускым дальним и ближним». Далее перечисляются города, которые подразделяются на несколько разделов: «А се болгарскыи и волоскии гради» – города болгарские и волошские, «А се Польский» — города польские, и далее: «А се Киевьскыи гроди», «А се Волыньскыи», «А се Литовьскыи», «А се Смоленскии», «А се Рязаньскии», «А се Залескии». Перечисление идёт с юга на север – как на старинных европейских картах и портоланах, где юг был сверху, а север снизу. Иногда названию города в Списке сопутствует небольшое пояснение о его фортификации или называется река, на которой он расположен.
   Всего в «канонической» и наиболее ранней версии Списка содержится 358 городов.
   По некоторым признакам удаётся выяснить довольно точную датировку составления протографа Списка – это произошло не раньше 1381 и не позже 1406 г. После этого Список подвергался коррекции и лишь во второй половине 30-х или же в 40-х гг. XV в. приобрел известную ныне форму.
   Советский историк М. Н. Тихомиров считает, что для автора Списка «в основу определения, что считать русскими городами, был положен принцип языка» (Тихомиров М. Н. Список русских городов дальних и ближних, с. 218). Он аргументирует это тем, что, например, среди литовских в Списке присутствуют такие города, как Вильна и Троки «с их смешанным литовским и белорусским населением», тогда как «Биржи, Кейданы и Шавли», населённые только литовцами, отсутствуют (Там же, с. 218). Под городом, по мнению Тихомирова, составитель Списка понимал укреплённое место. «Это объясняет нам присутствие в Списке множества мелких городков и возможное отсутствие относительно значительных неукреплённых поселений, которые составитель не причислял к городам». (Там же, с. 219).
   Но вот что парадоксально – ни в одном из разделов этого большого Списка не находится места ни для Твери, ни для других городов Тверского княжества. Вместо них – словно белое пятно на пограничье литовского и залесского пространств.
   Почему же Твери, которой нашлось место даже в одном из древнейших европейских атласов, Каталонском портолане 1375 г., нет в Списке русских городов?
   Дело точно не в размере тверских городов – в Списке содержится довольно много городов и городков, располагавшихся по соседству с Тверским княжеством, многие из которых были лишь скромными пограничными крепостишками. Например, среди «литовских городов» Список называет Торопец, Белую, Туд, Рясну, Осечень, Стерж, Кличень, Березовец, Селук, Сижку, Горышон. Из них только Торопец и Белая (совр. Белый) сохранились до нашего времени как города, а Рясна стала деревней Рясня. Остальные в настоящее время представляют собой в лучшем случае заросший лесом холм. Из «залесских городов» непосредственно соседствовали с Тверской землёй Торжок, Ржев и Бежецкий Верх – они сохранились до нашего времени (Бежецкий Верх сейчас называется Бежецк), но ни один из них никогда в истории не был крупнее Твери. А Тверь, по мнению многих путешественников, размером могла поспорить даже с Москвой.
   По критерию наличия укреплений тверские города также не могли не быть включены в Список, так как та же Тверь уже к 1375 году была настолько хорошо укреплена, что её так и не смогло взять объединённое войско «всея Руси». Остальные Тверские города были также хорошо укреплены – даже сейчас способны поразить остатки средневековых фортификаций некоторых из них.
   Раз дело не в размере и не в наличии укреплений, то выходит, что тверские города были не «русские»?
   Чудом сохранившиеся написанные тверичами литературные произведения, договоры, берестяные грамоты написаны на русском языке людьми, говорившими по-русски. Если только составитель Списка не имел в виду какую-то другую «русскость».
   В те времена понятие «русского» означало не столько принадлежность к языковой среде, сколько являлось этноконфессиональной идентичностью: «русский», в первую очередь, значило «православный». Относительно Списка такой подход находит подтверждение, так как все затронутые им местности вписываются в православную Киевскую и всея Руси митрополию.
   Но на территории Тверского княжества находилась Тверская епархия, также бывшая частью православного (=«русского») пространства. Тем не менее, тверских городов там нет. Тверские земли могли выпасть из этого пространства, например, перестав быть православными. Выше обсуждалась возможность перехода Твери в Унию. Это могло произойти не менее чем через 30–40 лет после составления Списка русских городов, то есть как раз к моменту складывания его «каноничной» версии.
   Также всё увиденное нами ранее наводит на соображение, что Тверь могла быть исключена из списка «русских», когда обрела независимость (кон. XIV — нач. XV вв.). Сильная местная идентичность Твери вычёркивала себя из «русского мира» – вспомним того же Афанасия Тверитина, который чётко отделяет «тверичей» от «москвичей». Тверская идентичность, помноженная на выход из православной системы координат, означала рождение чего-то совершенно нового, непонятного окружающим землям, что просто не вписывалось в «русскую матрицу».
   Вероятно, тверские метаморфозы были настолько очевидны для современников этих событий, что даже валашские, литовские и польские города для них были гораздо более русскими, чем тверские. Возможное же принятие Унии Тверью ещё более усугубило отчуждённость «Тверского» и «русского» миров и надолго отстранило саму возможность появления тверских городов в списке «русских».
   Их включение в этот Список известно всего в одном уже довольно позднем сборнике, который датируется 1602 годом. Косвенные данные позволяют определить точную дату прибавления к списку Тверских городов – 1536 г., то есть полвека спустя после захвата Тверского государства Москвой. И даже в этой версии чувствуется какая-то особость – тверские города не включены, например, в перечень залесских, что было бы довольно логично, а выделены в отдельный раздел: «Тверские: Тферь, Старица, Зубцов, Опокы, Городец, Клин, Кашин, Скнятин».
   Разрыв Твери с «русским миром» оказался настолько сильным, что за годы своей независимости Тверское государство в массовом московском сознании успело превратиться в полумифическую «заграницу». Это видно ещё даже в середине XVI в., когда московский составитель «Степенной книги» помещает Тверь в такую пёструю компанию: «…мнози царiе и крали и велицыи князи и прочiи государствующiи и властодержателiе отъ старого Риму отъ папы и отъ цесаря и изъ Царя града отъ Турскаго салтана и изъ Крыму отъ царя и прочихъ Ордъ и отъ Польскаго кралевства и изъ Литвы и изъ Казани и Цвенец?и, изъ Медiолама, изъ Датскiя земьли и изъ Мазовецькiя, изъ Волохъ, изъ Тверьскiя земьли, и съ Чагадай и отъ иных многихъ…»

ОСНОВА ТВЕРСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Уже с конца XIV – начала XV вв. тверской человек имел весьма отчётливое представление: ради чего он живёт на Тверской земле, ради чего стоит за неё до конца, и в его голове и мысли не возникало о каких-либо уступках её врагам. В дальнейшем это представление было выражено ёмкой формулой – «тверская великая свобода». «Тверская», так как такого явления нет более ни в какой другой земле – только в Тверской, исторически ограниченной пределами Тферского. Вместе с тем тверская идентичность была не этнической, а гражданской, а значит, «тверской великой свободы» мог коснуться абсолютно любой, кто переселялся в пределы Тферского и служил на его благо, то есть и сам становился тферским, тверичом. «Свобода» в этой формуле могла выражать как личную независимость тверских граждан – либо закрепляемую тверским законом, либо гарантированную справедливым управлением князя, так и суверенитет Тферского государства, его полную самостоятельность во внешних и внутренних делах, отсутствие на него внешнего экономического, политического и религиозного гнёта. Эта «свобода» не равна вседозволенности, но является синонимом независимости и самостоятельности. То, что эта «свобода» – «великая», было призвано семантически усилить уникальность тверского суверенитета и личной независимости тверских граждан по сравнению со всеми соседями Твери: над Тверью не было сюзеренов — она не платила дани, а Тверские правители, гордо именовавшие себя «самодержцами», утверждали свою власть не у ханов и королей, но по установленному внутреннему распорядку. Тверское государство самостоятельно выбирало союзников и противников, тверской человек получал возможность владеть собственностью, не боясь лишиться её, тверская финансовая система обеспечивала ему возможность накопления благосостояния, а также удобный расчёт при сделках, как внешних, так и внутренних, тверских граждан не преследовали за их вероисповедание, да и сама Тверская церковь стремилась к максимуму независимости.
«Тверская великая свобода» имела надёжно укреплённые рубежи – неприступные крепости тверских городов поддерживались мощью пушек собственного производства, помимо оборонного, имеющих и несомненный наступательный потенциал, мобилизационный же потенциал Тверского государства был одним из самых высоких в регионе – это лишний раз демонстрирует готовность тверичей стоять до конца за свою «тверскую свободу». Вместе с тем, даже несмотря на сильный наступательный потенциал, тверская идентичность не выходила и не стремилась выходить за пределы Тферского, в отличие от той же «московитской» идентичности, которая всё племенное и государственное многоцветье превращала в серую массу данников московского князя.
С подобной программой Твери было не стыдно побороться за собственное место среди своих западных союзников. И именно такая Тверь постепенно включалась в участие в европейской жизни – ассоциируясь с Литвой, участвуя в Луцком Съезде, который некоторые считают своего рода прообразом Европейского Союза Средних веков, а затем и в Ферраро-Флорентийском соборе, преследовавшем глобальную для европейского пространства цель преодоления многовекового раскола церквей и, как следствие, создание единого европейского фронта обороны от исламского нашествия.

МЕЛАНХОЛИЯ КНЯЗЯ-ДУДАРЯ: ЗАКАТ «ВЕЛИКОЙ СВОБОДЫ»

Несмотря на грандиозное правление Великого князя Бориса Александровича и невероятный взлёт Тверского государства за время его княжения, уже в середине XV в. участь Твери была решена. В Литве, которая последнюю сотню лет была верным союзником Твери, правил индифферентный к событиям на востоке Казимир IV – как покажет история, он не поможет ни Новгороду в 1471-м, ни хану Ахмату в 1480-м, ни Твери в 1485-м. Москва же, напротив, обрастала территориями и постепенно окружала Тверь со всех сторон. Князь Борис Александрович вряд ли уходил с чувством выполненного долга — великий правитель не мог не видеть, что передаёт в наследство своему малолетнему сыну «град обречённый», жители которого счастливы в своём неведении, но к стенам уже подступает густая дымка безнадёжности...
   Все три больших ставки Бориса Александровича себя не оправдали.
   У Твери был шанс под крылом империи Витовта. Но Витовт умер, так и не успев принять корону и не оставив ни наследников, ни последователей.
   Твери сулила хорошие перспективы победа Свидригайло. Но Свидригайло проиграл, даже несмотря на существенную военную помощь Тверского князя.
   Твери могло помочь вырваться из круговой московской поруки принятие Унии. Но Уния в конечном итоге не была принята даже самим католическим Западом.
   Считается, конечно, что у Твери был бы шанс, подчини она Москву в разгар междоусобной войны, но Борис, как истинный рыцарь, вряд ли мог даже рассматривать такой вариант.
   Больше ставить было не на что.
   Корабли продолжали плавать, дети продолжали рождаться, монеты продолжали чеканиться, а пушки – отливаться, но птицы уже пели про скорый закат. И из трюма побежали первые крысы – тверские бояре один за другим переходили на службу Москве.
   Но когда исход предрешён, и все это понимают, а вариант сдачи абсолютно неприемлем, остатком сколько-нибудь значащих фигур можно попытаться сыграть на пат. И даже если за королём останется всего одно поле… Но ведь именно так и жила всю свою историю Тверь – она отчётливо понимала границы своего, Тверского, поля, бывшие для неё такими же святыми и нерушимыми, как и границы её соседей.
   Эта “игра на пат” чувствуется в ряде ярких ходов, предпринятых тверским правительством за несколько лет до окончательного заката Твери. Их можно усмотреть в продвижении ставленника Твери на пост Литовского митрополита в лице Спиридона, известного по прозвищу “Сатана”, а также в попытке поиска новых не то торговых, не то военных партнёров для Тверского государства, не то и вовсе попытки расширения масштабов товарного транзита через Тверь миссией Афанасия Никитина.

Надгробный памятник 1499 г. «Афанасия Иванова сына Острожева».Тверь.

К несчастью для Твери, оба этих авантюрных шага потерпели неудачу: Спиридон так и не был признан митрополитом ни Литвой, ни Москвой, и провёл остаток жизни в заключении, а Афанасий на обратном пути был перехвачен московскими сыскными агентами.
Последний отчаянный шаг князь Михаил предпринял в 1484 году – отправив гонца в Литву к Казимиру. Так же, как и Спиридона с Афанасием, на подходе к Тверским границам этого гонца задержала московская разведка. Московские земли к тому времени уже плотным кольцом окружали Тверь со всех сторон – Остров Тверь в море Москвы.

Михаил Борисович Тверской, князь-дударь. Парсуна(«сарматский портрет») из колл. Радзивиллов в Несвижском замке. XVI в.

   Основной свой доход Тверское княжество получало от транзита товаров. В этом процессе двумя главнейшими для Твери игроками были Новгород как торговое представительство Ганзы, а значит, Запада, и Орда как торговые ворота на Восток. Столетиями купцы перемещали разнообразные товары туда-сюда, при этом денга за денгой увеличивая благосостояние тех, кто контролировал водоразделы, крупнейший из которых контролировала Тверь.
   Понимал ли Михаил Борисович, посылая в 1471 г. подмогу Ивану III, шедшему на Новгород, что он, по сути, готовит скорую кончину и своему государству? Ведь вслед за поражением Новгорода закономерно снижался трафик грузов, а значит, и транзитные прибыли. Но он помогает войском и в следующий Новгородский поход, в 1478 г. А в 1480 г. войска Михаила участвуют в «стоянии на реке Угре», последствия которого закономерно снижали и объём восточной торговли по Волге, что означало для Независимой Твери скорую верную смерть.
   Вряд ли молодой князь этого не понимал. А если и не понимал, то его немолодые советники из боярского окружения, служившие ещё его легендарному отцу, обязательно ему растолковали что к чему.
   Одна средневековая генеалогия сохранила ёмкую характеристику последнего Тверского князя: «Борисович Михайло. Играл в дуду. И предал Тверь. Бежал в Литву».
   За этой едкой уничтожающей сатирой (не князь-де, а скоморох – играл в дуду и доигрался!), тем не менее, скрывается настоящая трагедия последнего в истории свободного государства на территории современной России, возглавить которое довелось человеку, несомненно, творческого склада.
   Во-первых, дуда – это не просто дудка, это сложный инструмент, состоящий из минимум одной игровой дудки и одного постоянно звучащего бурдона, которые крепятся к меху, сшитому из козлиной или телячьей кожи. В современном русском языке за этим инструментом закрепилось название «волынка». «Дуда – космологический,ритуальный, активный, мужской инструмент» (Кашкурэвіч Т. Літоўская дуда. Інструмент-міф, с. 102): звуки дуды сопровождали древние земледельческие обряды, свадьбы, календарные праздники. Дуда – это балтский инструмент: в Тверь он мог попасть либо из Литвы, либо сохранился от местных балтов-кривичей. Само это известие является наиболее ранним упоминанием дуды за привычными границами беларусско-литовского ареала её распространения. Или же самым ранним упоминанием полумифической «тверской дуды». И примечательно, что первым известным тверским дударем был ни кто иной, как тверской князь.

Беларусско-литовская дуда лепельского типа. Фото: wikimedia.org.

   Последний тверской князь. Был музыкантом-дударем.
   Несомненно, что только такой человек – творческого склада – мог найти мужество осознать безнадёжность положения своей страны и избежать ненужного кровопролития, но при этом не сдаться. Разве не мог он отдать приказ многочисленным тверским войскам и артиллерии стоять против Москвы до конца? Разве Тверь не выдержала бы осаду в 1485, как это вышло у неё в 1375м? Разве не стали бы гордые тверичи биться до последнего вздоха за свою «великую свободу»? Князь прекрасно понимал, что это были бы напрасные жертвы.
   В его шагах видится отчаянный порыв творческой натуры поскорее прекратить мучительную безысходность, пеленой окутывавшую его страну. В эту пелену уходили и никогда больше не возвращались корабли Афанасия, оттуда больше никогда не доносились проповеди Спиридона. В ней, вероятно, растворилась и Литва, лучший друг и верный союзник Твери, – судя по гулкому молчанию с той стороны. Только периодически из тумана появлялся московский посол и недвусмысленно намекал на бесплодие жены Михаила – не волнуйся-де, мы знаем, кому после тебя доверить твоё Тферское…
   И даже пронзительные звуки дуды были не в силах рассеять удушающую мглу.
   Именно в этом состояло вошедшее в историю «изнеможение» Михаила, которое он видел и прекрасно осознавал…
   И вопреки древнему пасквилянту, Тверь он не предавал – просто приблизил неминуемый конец, при этом избежав пролития крови тверичей.

13 сентября 1485 года стал последним днём «тверской великой свободы».

Двуглавый орёл на монете Тверского великого князя Михаила Борисовича (1461–1485).

Евгений Смолин