Я тебя проклинаю, война…

Ольга Ивановна Климченкова, уроженка деревни Подгородняя Слобода, малолетняя узница фашизма, автор ряда публикаций о своём военном детстве и истории родной деревни.

Родилась я на Брянщине, на земле, ставшей в годы Великой Отечественной войны знаменитым партизанским краем. Наша маленькая деревушка — Подгородняя Слобода — находится в Суземском районе, на южной окраине необъятных Брянских лесов, в живописной местности на берегах реки Сев. До войны люди жили здесь спокойно, трудились, не покладая рук, и были уверены в завтрашнем дне. Деревня выделялась из всех остальных. По плану ГОЭЛРО в 1926 году на реке была построена электростанция. Были в деревне свои мельница, маслобойка большой колхозный сад и пасека. При советской власти открыли начальную школу и ясли, построили клуб, в котором располагалась библиотека, работали кружки, два раза в неделю бесплатно показывали кинофильмы. Были и машина грузовая (полуторка), и своя молотилка, и несколько косилок-лобогреек, хороший табун лошадей, молочно-товарная ферма, свиноферма, птицеферма и овчарня, небольшой кирпичный завод. «Лампочки Ильича» горели не только в домах, они освещали улицы, сараи, склады. Вечером, когда на столбах вдоль улиц зажигались огни, и всё это отражалось в реке, была такая красота, что незнакомые люди, впервые проезжая через деревню, спрашивали: «Что это за чудо такое, что это за городок?» Им отвечали: «Это не городок, это деревня, колхоз «Коммунион». Удивлялись люди потому, что во всей округе электрический свет горел в домах только в райцентрах — в Суземке и в Севске.

Были до войны в деревне и печальные времена: голод в 1933 году. Но к 41-му году всё опять наладилось. Собирали хорошие урожаи. Хоть земли там и подзолистые, бедные, но люди трудились с душой. Осенью колхозники получали заработанное натурой. Гружённые доверху подводы развозили мешки с зерном, с яблоками из колхозного сада, крынками с мёдом с пасеки. В каждом дворе были свои куры, гуси, утки, свиньи, овцы, корова. Молодёжь — основной зачинщик всех нововведений в жизни деревни — создавала свои бригады, устраивала соревнования. Всё делалось с огоньком. По окончании полевых работ устраивались праздники. В клубе накрывались столы, а если погода была хорошая, то и прямо на улице. Все продукты выделял колхоз. Пили мало, но веселье лилось рекой. Петь любили. На работу, с работы шли с песнями. Думали, верили — так будет всегда.

Война застала меня в пионерском лагере. Был тихий час после обеда. Вдруг раздались звуки горна и барабанная дробь. Дети в недоумении вскакивали и неслись на линейку. Туда уже несли знамя и портреты членов политбюро. Ничего не понимая, замерли в строю. Начальник лагеря, пионервожатые и весь персонал были на площадке. «Ребята! — подняв руку, сказал начальник лагеря. — Сегодня ночью фашисты напали на нашу страну. Напали, как воры — из-за угла, внезапно. Уже бомбили Киев». Зашумела линейка, но строй не нарушился. Начальник продолжал: «Я сообщил вам страшную весть, но никакой паники не должно быть. Вы советские пионеры, вы стойкие ленинцы, вы наша боевая, надёжная смена. Вы всегда должны быть уверенными в себе и верить в нашу страну. Война долго не продлится. Победа будет за нами!»

Через два дня за мной приехал папа. А через месяц, в конце июля, мы проводили его на фронт. От него пришло только одно письмо. В том же сорок первом он погиб на Украине под Кременчугом. Папа находился на танке, а танк подбили фашисты. Нам рассказал об этом очевидец его гибели. (Но после войны мы почему-то получили извещение, что папа пропал без вести.) Так в одиннадцать лет я стала сиротой. Но самое страшное было ещё впереди. Оставшиеся в колхозе старики, женщины и дети трудились, как прежде. Потом народу стало ещё меньше: несколько человек послали отгонять колхозное стадо в тыл, а девушки и парни непризывного возраста постоянно уходили к линии фронта на заградительные работы.

В августе 41-го через деревню потянулся поток беженцев, потом пошли воинские подразделения. Жители спрашивали у командиров, почему они отступают, но те успокаивали: «Это не отступление, а переформирование». Колхозники стали готовиться к встрече врага. Разделили на всех лошадей — получилось по одной на три семьи. Зерно и всё ценное зарывали в землю. Резали свиней и тоже зарывали в землю. Прятали от врага всё, что можно, и надеялись, что это ненадолго, скоро наши вернутся. Фронт подходил всё ближе, но мы не хотели этому верить. Верили в непобедимость нашей славной Красной Армии. Но однажды ночью вся деревня была разбужена страшным грохотом. Звенели стёкла в домах, дрожали стены. Люди повыскакивали на улицу. Кто бежал в погреб, кто к реке, в кусты. Стало очевидно — война подошла вплотную. В эту ночь шёл бой всего в трёх километрах от Подгородней. А через два дня мы увидели немцев. Это был страшный день. Они тут же повесили молодого мужчину, который по болезни не был призван в армию. Повесили за то, что он заступился за жену с ребёнком, которых солдаты выгоняли из дома. Взорвали электростанцию, сожгли клубную и школьную библиотеки, арестовали пятерых девушек. Девчата хотели уплыть на лодке из деревни, но их заметили, начали стрелять в воздух, и они вынуждены были причалить к берегу. Беглянок заперли в пустой избе. Среди них была и моя старшая сестра. Меня с мамой тоже выгнали на улицу, но нас приютили соседи (там болела бабушка, и немцы не остановились у них). Всю ночь на улицах горели костры. Солдаты несли всё из кладовок, сараев, стреляли в плавающих по реке гусей, уток, ловили поросят и тащили к кострам, жарили, пировали. Лающая немецкая речь раздавалась над деревней. Такого шума наша деревушка не слыхала со дня основания. Об аресте девушек знала вся деревня. И вся ночь прошла в страхе: что с ними будет? Утром матери пошли к главному немцу с просьбой отпустить дочерей. Но фашист ещё спал, и к нему не пустили. Только после полудня, когда немцы ушли, все жители кинулись к той избе, сбили замок и выпустили несчастных. После немцы ещё несколько раз появлялись в Подгородней Слободе, но не задерживались — спешили к Москве.

Оккупанты пришли в одну деревню

Председатель нашего колхоза, оставленный для подпольной работы, находился в партизанском отряде, но часто приходил домой. Отряд был сформирован ещё до прихода врага и назывался «За власть Советов». База отряда находилась в десяти километрах от нашей деревни, и партизаны были у нас частыми гостями. Жители помогали им одеждой, продовольствием, фуражом для лошадей. К середине февраля 1942 года партизаны освободили всю территорию Суземского района.

В апреле 1942 года фашисты предприняли карательные вылазки против партизан и групп самообороны Суземского района. В занимаемых сёлах немцы сжигали дома, убивали мирных жителей. В Суземке и других соседних населённых пунктах загоняли людей в дома, сараи и поджигали. В нашей деревушке фашисты сожгли всё, что могло гореть: дома, сараи, постройки на колхозном дворе, склады и даже вырубили сады. А самое страшное — расстреляли 25 человек. Мы с мамой и двумя старшими сёстрами успели уйти в лес к партизанам. Сёстры были приняты бойцами в отряд, а мы с мамой вместе с другими уцелевшими семьями жили в шалашах. К зиме в глухом урочище вырыли землянки и назвали посёлок «Негде деться».

В марте 1943 года части Красной армии освободили город Севск, весь наш Суземский район. Люди радовались освобождению, планировали будущее: «Выйдем в апреле на свои пепелища, пока поживём в погребах, будем сеять, строить школу, дома, налаживать колхозное хозяйство».

Но… Части Красной Армии отступили, сдав врагу всю освобождённую территорию. Лето 1943 года было самым тяжёлым для партизан и их семей. И днём, и ночью шли бои. Всё пылало и гремело вокруг. И май, и июнь, и июль, и август стонал Брянский лес. С обеих сторон были большие потери. Лес был завален трупами. Мы уходили с обжитых посёлков вглубь лесов, но никто уже не знал, где наш отряд, кто живой, что делать, куда и где можно ещё спрятаться, чтобы спастись. Голодные, опухшие, грязные, завшивевшие люди забирались по шею в болото, в крапивные заросли. Уже не было ни скота, никакого другого пропитания. Ели траву, листья липы, жёлуди. Навалились тиф, лихорадка, дизентерия. Командование партизанских соединений решило идти на прорыв. Во время него мы с мамой, больной тифом сестрой и другими семьями партизан были окружены.

В болоте, куда мы спрятались на ночь, нас взяли в плен. А потом пригнали на разъезд Нерусса. Там весь день продержали в срубе, служившем отхожим местом и помойкой для охранявшей разъезд команды. Голодные люди кинулись к свалке отходов, где валялись позеленевшие куски хлеба и картофельные очистки. Весь день шёл дождь. Мы сидели на мокрой земле. Это был конец июля. Вечером нас всех посадили в грязный товарный вагон, закрыли двери. Люди облегчённо вздохнули: хоть и грязно, и тесно было в вагоне, но зато сухо и тепло… В полночь двери вагона с лязгом открылись и двое верзил, поднявшись в вагон, начали освещать фонариками дремавших людей. Около двери находилась молодая женщина, выбор пал на неё. Её увели. Люди задвигались, зашептались, стали прятать женщин. Мама уложила сестру на пол, сверху положили на неё мешок с вещами. Фрося (так звали женщину, которую увели) вернулась в вагон вся в слезах, а потом за ней снова пришли…

Утром вагон подцепили к паровозу и потащили на станцию Холмечи. Там нас высадили и погнали. 40 километров мы шли, окружённые солдатами и овчарками. Вечером в посёлке Локоть нас поместили в тюрьму. На полу камеры лежала грязная, в бурых пятнах солома. На стенах тоже были пятна крови. Назавтра нас вывели во двор, построили в колонну и погнали в Брасово, где находился настоящий концлагерь с колючей проволокой в два ряда, под током, с вышками, с овчарками, с камерами для пыток. Там нас продержали около месяца. Кормили хуже свиней: в день давали по две старые картофелины и кружку воды.

За две недели до освобождения нашего района и за три недели до освобождения всей Брянской области нас повезли в Германию.

 

​

Памятник жителям Подгородней Слободы, погибшим в годы Великой Отечественной войны. Памятник сооружен на пожертвования уроженцев и жителей деревни.

Ольга Климченкова